Энциклопедия мифов. Подлинная история Макса Фрая, автора и персонажа. Том 1. А-К

Мои глаза близоруки, а у страха они, как известно, велики. Вот и получается, что он, лупоглазый, вечно навязывается в поводыри, волочит меня за руку вперед, по дорожке, утоптанной миллиардами моих предшественников. Бормочет предупредительно: туда не смотри, сюда не сворачивай, здесь опасно, и там опасно, везде опасно, безопасный путь знаю только я, а потому поспешай за мною, не рыпаясь, ежели желаешь мирно умереть в своей постельке от старческой немощи, в возрасте восьмидесяти пяти — оцени мою щедрость! — лет.

Чертовски соблазнительно звучит, конечно...

Я знал, что не родился героем, и вряд ли в ближайшее время перестану испытывать страх перед неизвестностью. А потому дал себе слово хотя бы научиться притворяться, будто мне сам чёрт не брат, и Мировой Океан по колено. Жить так, словно бы у меня, и правда, девять жизней — да не коротких кошачьих, а долгих, мафусаиловых веков. Будто густая, горячая кровь бессмертного единожды проникнув в желудок, навсегда изменила устройство моего организма. Если очень долго делать вид, что ничего не боишься, храбрость может стать полезной привычкой, чем-то вроде манеры спать с открытым окном, или принимать контрастный душ.

Во всяком случае, я решил попробовать.

Глава 126. Йунус

Выброшенный в пустыне, он был исцелен от болезни и с успехом проповедовал.

Москва после пражских впечатлений больше не кажется мне прекрасной незнакомкой. Скорее, добродушной квартирной хозяйкой, расплывшейся распустехой в вечном халате и бигуди, немного жадной, весьма недалёкой, совершенно равнодушной к чужим проблемам, но, в общем, вполне милой тёткой. Домашней, понятной, уютной даже. Своей в доску.

Вот-вот. «Своей», «домашней» — ключевые слова.

Вероятно, для того, чтобы почувствовать чужой город родным домом, нужно оттуда уехать, а потом — вернуться. Эффект этого простенького манёвра я в полной мере оценил еще в такси, когда поймал себя на мысли: «я дома». До сих пор мне в голову не приходило называть Москву своим «домом».

На следующий день после моего возвращения открылась, наконец, организованная Веней выставка нашего великолепного покойничка. Мое присутствие, строго говоря, не было обязательным, но я принял приглашение и отправился в маленькую галерею, затерянную среди бараков Якиманки. (Веня утверждал, что этот закуток — знаковое место, я же собрал волю в кулак и заставил себя поверить ему на слово.)

Жующие рожи моих земляков, развешанные на белёных стенах, не вызывали у меня ни узнавания, ни яростного отторжения. Ощущения, что это моя выставка, не возникало. И только надпись «Макс Фрай» на обложке элегантного чёрно-белого каталога выглядела заманчиво и тревожно. Что ж, мы сообщили миру имя моего убиенного двойника. Вполне громогласно сообщили: в письменной форме, в нескольких сотнях экземпляров, неплохо для начала. Назад дороги нет: что сделано, то сделано, слово не воробей, не вырубишь топором, и так далее, со всеми вытекающими метафизическими последствиями.

Вот и славно: по крайней мере, у меня больше нет повода дёргаться. Можно заняться чем-то другим. Например, жизнью, прекрасной и удивительной.

Я не выпил ни единого глотка кислого сухого вина, которым щедро угощали присутствующих, но опьянел от атмосферы чуда, свершающегося у меня на глазах. Стоял, прислонившись к стене, с блаженной улыбкой созерцал, как публика разбирает дармовые каталоги. Грыз солёные фисташки и угощал всех желающих пронзительными историями из жизни своего «покойного друга». Очевидно, был в ударе, поскольку в конце вечера меня обступили десятка два любопытных слушателей. Тоже мне, проповедник выискался...

— Макс — то есть, автор «Едоков», — рассказываю, — не был таким уж человеконенавистником, просто чувствовал себя чужим всюду, куда ни попадал. Существом иного биологического вида, марсианином, выродком. Прятался от нас, как от монстров, в своем «внутреннем Мухосранске» — это его собственное выражение... Только перед смертью, когда уже сам понимал, что вряд ли выкарабкается, дал слабину, пустился откровенничать. Я в то время случайно оказался рядом: снимал соседнюю мастерскую, и когда увидел, что человек не может работать и сидит без копейки, начал его понемногу подкармливать, а у него уже не было сил возражать... Думаю, со временем он ко мне просто привык, как к собаке, или к домовому... Так вот, однажды Макс сказал мне, что с детства мечтал куда-нибудь отсюда слинять. Что самой главной книгой в его жизни была «Дверь в стене» Уэллса: он прочитал ее в том возрасте, когда любая книжная история принимается на веру, и решил, будто этот сюжет сулит ему надежду...

— «Дверь в стене» — это о чем? — удивлено спрашивает Веня, весьма довольный моей светской активностью, но и озадаченный изрядно. Прежде на его памяти я был скорее тихоней, чем выскочкой.