рассматривал палаты больницы как площадку, где он испытывал на бедных курс лечения, который потом применял к богатым. ‹…› Люди, подвергавшиеся этим страшным экспериментам, были, по правде говоря, не чем иным, как человеческими жертвами, принесенными на алтарь науки. Доктор Гриффон даже не думал об этом.
В глазах этого светила науки, как говорят в наше время, больные его госпиталя являлись лишь объектом для изучения и экспериментирования; и так как все-таки случалось, что эти опыты давали положительный результат или открытие обогащало науку, доктор простодушно торжествовал, словно генерал, одержавший победу, не придавая значения тому, сколько солдат полегло на поле брани[30]
{90}.Вследствие такого изъяна в лечебном деле врачи по старинке полагались на арсенал методов вроде кровопускания, унаследованного еще от Античности, и это несмотря на обилие новых знаний и на то, что такие именитые доктора, как Луи, давно развенчали клиническую эффективность всех этих архаических практик. Во многом именно поэтому в середине XIX в. Парижская школа медицины и начала терять передовые позиции. Такое бессилие в лечении болезней при столь мощных возможностях их диагностики привело к недоверию и разочарованию. Складывалось впечатление, что в Париже не сумели оценить по достоинству некоторые наиболее заметные достижения середины века, особенно микроскопию. Иностранные студенты стали предпочитать Парижу другие научные центры, где медицине обучали по-новому – в лаборатории, а не в больничной палате.
Глава 11
Гигиеническое движение
В 1970-е гг. английский врач и историк медицины Томас Маккьюэн высказал сенсационное предположение о причине демографического взрыва на Западе, начавшегося с промышленной революцией. Великобритания, первая индустриальная страна, служит наглядным примером: население Уэльса и Англии за полвека, между 1811 и 1861 гг., удвоилось с 10 164 000 до 20 066 000, а за следующие 50 лет удвоилось еще раз, достигнув 36 070 000. Свою версию демографического скачка Маккьюэн изложил в 1976 г. в двух знаковых публикациях, вызвавших широкую полемику: «Современный рост населения» и «Роль медицины: мечта, мираж или Немезида?» (вторая явно более провокационная). В обеих публикациях он предлагал объяснения того, почему с конца XVIII в. для стран Запада характерно сокращение смертности и увеличение продолжительности жизни.
Вторя большинству демографов, Маккьюэн признавал, что основным фактором грандиозного прироста населения был так называемый демографический переход, когда инфекции перестали быть главной причиной смертности и люди начали чаще умирать от хронических дегенеративных заболеваний, присущих в основном пожилому возрасту (сердечные недуги, поражения сосудов головного мозга, рак, деменция, диабет). Затем Маккьюэн соглашался, что даже в городах, где в эпоху раннего Нового времени народ умирал в огромных количествах, в динамике смертности произошел крутой перелом. Население крупных промышленных городов развитого мира стало прирастать не только за счет большого числа приезжих, но за счет того, что жизнь в этих городах стала благоприятнее для здоровья, уровень смертности заметно снизился, а средняя продолжительность жизни увеличилась.
Пытаясь объяснить эти поразительные тенденции, Маккьюэн, отнюдь не бесспорно, настаивал, что заслуга медицины в них не столь велика. И он был прав, утверждая, что примерно до Второй мировой войны врачи не умели ни предотвращать, ни лечить серьезные недуги своих пациентов. Однако к тому времени в Западной Европе и Северной Америке демографический взрыв уже произошел, продолжительность жизни заметно увеличилась, а крупные города вроде Парижа, Неаполя и Лондона обновились и стали гораздо безопаснее для здоровья своих обитателей. Ни медицина, ни наука обеспечить этого не могли. Маккьюэн предположил, что все дело в социальных, экономических и инфраструктурных факторах. Он сделал вывод, что здоровье и долголетие зависят не от развития науки, а от обстоятельств куда более прозаичных: питание стало разнообразнее, заработная плата – выше, а санитарно-гигиенические условия – лучше.