Эпидемии и общество: от Черной смерти до новейших вирусов

Как известно, в 1881 г. в Пуйи-ле-Фор Пастер доказал, что бактерии сибирской язвы, разнесенные больными овцами, остаются на пастбище, как выяснилось впоследствии, в виде спор. Затем бактерии Bacillus anthracis могут заражать здоровых, но неиммунизированных овец даже через несколько лет. Оттолкнувшись от этой аналогии, Китасато предположил, что, однажды попав в хорошо удобренную почву под гонконгскими трущобами, чумные бактерии уже не нуждались в пополнении извне, чтобы год за годом провоцировать вспышки эпидемии. Считалось даже, что Y. pestis накрепко обосновалась в грязной микросреде многоквартирных домов Тайпинсань-стрит – проникла в почву, полы, сточные трубы, стены. И, притаившись там, ждала удобного момента, чтобы прорасти снова. И Китасато, и Йерсен рассчитывали отыскать споры чумной палочки, чтобы подтвердить аналогию с сибирской язвой, но напрасно. Тем не менее они предполагали, что чума в Гонконге имеет те же механизмы распространения, что и сибирская язва в Пуйи-ле-Фор. С наступлением благоприятных условий – подходящие температура и влажность, достаточное количество питательных веществ – чумная бактерия, живущая в городе, начинает размножаться и снова вызывает болезнь в здоровых, но изможденных телах. В первое десятилетие третьей пандемии эта доктрина получила название «теория истинного рецидива». Она объясняла загадочную способность чумы повторяться в одном и том же месте из года в год на протяжении многих лет.

Сторонники теории истинного рецидива считали, что передача чумы происходит тремя способами. Во-первых, опасность представляло хождение босиком по земле или грязному полу, потому что так бактерии получали возможность проникнуть в организм человека через ссадины на ступнях. Во-вторых, угрозу несла привычка спать на полу – лежа так низко, человек неизбежно вдыхал чумные бактерии. В-третьих, предполагалось, что бактерии могут витать в помещениях, поднимаясь в воздух вместе с пылью или испарениями сточных вод. Но сами по себе ни пыль, ни испарения вредными не считались. Они представляли смертельную опасность, потому что поднимали Y. pestis в воздух, где бактерию вдыхали сначала грызуны, так как их носы к земле ближе, а затем, когда частицы поднимались выше, и люди. Согласно этому поразительному миксу противоречивых концепций, получалось, что чума – микробное заболевание, передающееся миазматическим путем.

Такое представление об этиологии чумы очень сильно отразилось на стратегии здравоохранения. Распознав в поветрии, разыгравшемся в 1894 г., бубонную чуму, Санитарный совет Гонконга санкционировал самые суровые меры. Объявив, что порт зачумлен, Совет запросил чрезвычайные полномочия и ввел карантин для прибывающих судов и пассажиров. Розыск предполагаемых больных и их принудительная доставка в чумные лечебницы, оборудованные в отдаленном районе Кеннеди-Таун, были возложены на военных. Дома пациентов опечатывали и обеззараживали, одежду и личные вещи сжигали, тела умерших хоронили в чумных могильниках и засыпали известью. Эти экстренные меры шли вразрез с религиозными воззрениями населения, становились причиной бегства и жутких слухов, что, дескать, колониальное правительство, эти «черти заморские», распространяют чуму нарочно, чтобы избавиться от бедных, а части их тел использовать для медицинских опытов, и что, мол, «дикарям»-солдатам позволено уводить женщин для удовлетворения своей «похоти»{180}. Чтобы обеспечить соблюдение противочумных требований и предотвратить беспорядки, пришлось развернуть Шропширский полк пехотинцев и привести в гавань канонерскую лодку.

Столь суровые меры Санитарный совет считал неизбежными, но недостаточными. Они могли предотвратить ввоз и вывоз чумной палочки, сократить ее передачу внутри города и, снизив тем самым заболеваемость и смертность в целом, обеспечили бы, в частности, и безопасность местным европейцам. С другой стороны, предполагалось, что, получив доступ к почве и городским нечистотам, бактерии становились недосягаемы для традиционных средств борьбы с чумой. Частично обузданные, но не уничтоженные, Y. pestis выживали и при первой благоприятной возможности опять учиняли эпидемию.

Казалось, что решение проблемы, отвечавшее теории истинного рецидива, предлагала сама история. Великая чума в Лондоне (1665–1666) стала последним чумным поветрием, поразившим Британию. В начале третьей пандемии, опираясь на исторические свидетельства и новейшие открытия, специалисты в области здравоохранения предположили, что в Англии победа над чумой была результатом Великого лондонского пожара. В сентябре 1666 г., сразу после чумы, средневековый Лондон охватил огонь. Считалось, что очищающее пламя обеззаразило город и почву под ним, истребив Y. pestis вместе с чумой, и на этом эпидемии прекратились. Строго говоря, корреляция и причинность – явления совершенно разные, но, поскольку пожар и окончательное исчезновение чумы совпали во времени, удержаться от того, чтобы не связать эти два обстоятельства, было очень сложно.