Читаем Эпидемия безбрачия среди русских крестьянок. Спасовки в XVIII–XIX веках полностью

Русские и американские историки, которым я за последние годы частично представлял содержание данного исследования, задавали мне много толковых вопросов, на которые я не могу ответить. От некоторых, в особенности от тех, которые касались внутренней жизни — эмоций и убеждений — спасовок и других русских крестьянок, отказывавшихся от замужества, я вынужден был уклониться, поскольку известные мне источники не дают на них очевидных ответов. Я выдвинул ряд гипотез; некоторым может показаться, что я остановился на полном скаку, другим — что слишком далеко заехал. Ответы на другие вопросы теоретически возможны, но я их не привожу. Мое оправдание, одновременно являющееся и заявкой, состоит в том, что многие из этих вопросов возникают лишь благодаря представленным в данном исследовании доказательствам, более или менее, как мне кажется, неоспоримым.

Я начну более традиционным образом с обозначения выводов, которые заложены в предыдущих главах, но не всегда в виде положительного утверждения. Однако я определенно на них настаиваю. Первое, и наиболее важное: отказ спасовок выходить замуж в столь беспрецедентных масштабах, как в приходе с. Купля и в Баках, нанес вред и им самим, и их дворам, и — по убеждению их соседей — дворам поголовно брачащимся. Они отвергли обычай универсального брака, который большинство русских крестьян почитало как крайне важный для поддержания жизнеспособности дворов и общин, и таким образом, заложили новую почву для трений в русском крестьянском обществе. Этот конфликт был тогда и остался впоследствии почти полностью не распознанным никем за пределами этих деревень, кроме некоторых владельцев крепостных душ, которые призваны были вмешаться либо увидели возможность нажиться на нетрадиционном поведении крепостных женщин. Когда Святейший синод и государственные чиновники классифицировали старообрядческие согласия по степени их вредности или опасности, они отнесли спасовцев к всего лишь «вредным», а не «особо вредным», поскольку спасовцы признавали брак. За очень немногими исключениями (даже Павел Мельников не оказался среди них) нет никаких признаков, что кто-либо из обличенных религиозной или светской властью знал об истинном отношении спасовцев к браку.

Брачные решения спасовок, явно пользовавшиеся поддержкой со стороны мужчин их дворов, столь кардинально противоречили крестьянскому здравому смыслу и социоэкономическим интересам, что только убеждения или идеология — религиозная вера — могут послужить им объяснением. Историки склонны по вполне понятным причинам искать материалистические обоснования поведению крестьян. В спасовском сопротивлении браку мы сталкиваемся со случаем, когда вера взяла верх над крестьянским прагматизмом не только в рамках местного и временного отклонения от нормы, а среди солидной части населения с охватом многих губерний и на протяжении по меньшей мере полутора веков. По всем этим трем параметрам масштабы сопротивления браку были слишком велики, чтобы свести его всего лишь к случаю; это была значимая часть истории русского крестьянства в целом. Я рад был бы провести подробный анализ религиозного мировоззрения, лежащего в основе спасовских брачных порядков, но источники хранят молчание. Мы мало что можем сказать сверх того, что дошло до нас в лаконичных высказываниях Козмы Андреева, сделанных где-то в 1700 г., и старца Абросима из «живых покойников» ранних 1870-х: женское сопротивление браку было порождением экзистенциалистского отчаяния спасовцев от существования в мире, к которому Бог полностью безразличен.

Подход спасовцев к браку со временем менялся: мужской целибат и прекращение воспроизведения населения дворов были в ходу, по всей видимости, только на раннем этапе рвения новообращенных, уровень женского безбрачия достиг своего гребня и затем постепенно пошел вниз, через какое-то время меньше стало дворов, содержащих более одной незамужней взрослой женщины. Это похоже на прагматичную адаптацию к опасностям, кои спасовцы сами на себя навлекли. Пережив период воистину самоубийственного отказа от брака, большинство спасовских сообществ начало, вероятно, изыскивать способы приведения своих религиозных убеждений и материальных интересов в разумное равновесие. Но по крайней мере до появления новоспасовцев в 1830-х (если внезапное возобновление замужества спасовок куплинского прихода было предвестником этого нового согласия) и 1840-х гг. сопротивление женщин браку было определяющим фактором социальной истории спасовцев.

Перейти на страницу:

Все книги серии Historia Rossica

Изобретая Восточную Европу: Карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения
Изобретая Восточную Европу: Карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения

В своей книге, ставшей обязательным чтением как для славистов, так и для всех, стремящихся глубже понять «Запад» как культурный феномен, известный американский историк и культуролог Ларри Вульф показывает, что нет ничего «естественного» в привычном нам разделении континента на Западную и Восточную Европу. Вплоть до начала XVIII столетия европейцы подразделяли свой континент на средиземноморский Север и балтийский Юг, и лишь с наступлением века Просвещения под пером философов родилась концепция «Восточной Европы». Широко используя классическую работу Эдварда Саида об Ориентализме, Вульф показывает, как многочисленные путешественники — дипломаты, писатели и искатели приключений — заложили основу того снисходительно-любопытствующего отношения, с которым «цивилизованный» Запад взирал (или взирает до сих пор?) на «отсталую» Восточную Европу.

Ларри Вульф

История / Образование и наука
«Вдовствующее царство»
«Вдовствующее царство»

Что происходит со страной, когда во главе государства оказывается трехлетний ребенок? Таков исходный вопрос, с которого начинается данное исследование. Книга задумана как своего рода эксперимент: изучая перипетии политического кризиса, который пережила Россия в годы малолетства Ивана Грозного, автор стремился понять, как была устроена русская монархия XVI в., какая роль была отведена в ней самому государю, а какая — его советникам: боярам, дворецким, казначеям, дьякам. На переднем плане повествования — вспышки придворной борьбы, столкновения честолюбивых аристократов, дворцовые перевороты, опалы, казни и мятежи; но за этим событийным рядом проступают контуры долговременных структур, вырисовывается архаичная природа российской верховной власти (особенно в сравнении с европейскими королевствами начала Нового времени) и вместе с тем — растущая роль нарождающейся бюрократии в делах повседневного управления.

Михаил Маркович Кром

История
Визуальное народоведение империи, или «Увидеть русского дано не каждому»
Визуальное народоведение империи, или «Увидеть русского дано не каждому»

В книге анализируются графические образы народов России, их создание и бытование в культуре (гравюры, лубки, карикатуры, роспись на посуде, медали, этнографические портреты, картуши на картах второй половины XVIII – первой трети XIX века). Каждый образ рассматривается как единица единого визуального языка, изобретенного для описания различных человеческих групп, а также как посредник в порождении новых культурных и политических общностей (например, для показа неочевидного «русского народа»). В книге исследуются механизмы перевода в иконографическую форму этнических стереотипов, научных теорий, речевых топосов и фантазий современников. Читатель узнает, как использовались для показа культурно-психологических свойств народа соглашения в области физиогномики, эстетические договоры о прекрасном и безобразном, увидит, как образ рождал групповую мобилизацию в зрителях и как в пространстве визуального вызревало неоднозначное понимание того, что есть «нация». Так в данном исследовании выявляются культурные границы между народами, которые существовали в воображении россиян в «донациональную» эпоху.

Елена Анатольевна Вишленкова , Елена Вишленкова

Культурология / История / Образование и наука

Похожие книги

Евреи, конфуцианцы и протестанты. Культурный капитал и конец мультикультурализма
Евреи, конфуцианцы и протестанты. Культурный капитал и конец мультикультурализма

В книге исследуется влияние культуры на экономическое развитие. Изложение строится на основе введенного автором понятия «культурного капитала» и предложенной им и его коллегами типологии культур, позволяющей на основе 25 факторов определить, насколько высок уровень культурного капитала в той или иной культуре. Наличие или отсутствие культурного капитала определяет, создает та или иная культура благоприятные условия для экономического развития и социального прогресса или, наоборот, препятствует им.Автор подробно анализирует три крупные культуры с наибольшим уровнем культурного капитала — еврейскую, конфуцианскую и протестантскую, а также ряд сравнительно менее крупных и влиятельных этнорелигиозных групп, которые тем не менее вносят существенный вклад в человеческий прогресс. В то же время значительное внимание в книге уделяется анализу социальных и экономических проблем стран, принадлежащих другим культурным ареалам, таким как католические страны (особенно Латинская Америка) и исламский мир. Автор показывает, что и успех, и неудачи разных стран во многом определяются ценностями, верованиями и установками, обусловленными особенностями культуры страны и религии, исторически определившей фундамент этой культуры.На основе проведенного анализа автор формулирует ряд предложений, адресованных правительствам развитых и развивающихся стран, международным организациям, неправительственным организациям, общественным и религиозным объединениям, средствам массовой информации и бизнесу. Реализация этих предложений позволила бы начать в развивающихся странах процесс культурной трансформации, конечным итогом которого стало бы более быстрое движение этих стран к экономическому процветанию, демократии и социальному равенству.

Лоуренс Харрисон

Обществознание, социология / Зарубежная образовательная литература / Образование и наука