«Смоквами» то мы зовем, что, мы знаем, растет на деревьях,
«Фигами» то назовем, что у тебя на виду.
Не думай, скряга жадный, вор моих книжек,
Что стать поэтом так же дешево стоит,
Как переписка жалкого тебе тома:
За шесть монет иль десять не купить «браво».
Известных только одному, в ларе скрытых,
Чью соблюдает девственность отец свитка,
Под подбородком не истертого жестким.
Известной не сменить хозяина книге.
Не вылощен, где ни чехла нет, ни скалки, —
Купи: продам и сделку сохраню в тайне.
Тот, кто читать чужое хочет для славы,
Не книгу, а молчанье покупать должен.
«Волен уж ты чересчур», — всегда ты, Керил, говоришь мне.
Ну а тебя-то, Керил, можно ли вольным назвать?
Что бы ни делал наш Руф, — занимает лишь Невия Руфа:
Весел он, плачет, молчит — только о ней говорит.
Пьет за здоровье он, ест, соглашается, спорит — одна ведь
Невия все, а не будь Невии, стал бы немым.
«Невия, солнце мое! Невия, здравствуй, мой свет!»
Невия смотрит письмо и смеется, глаза опустивши.
Невия ведь не одна. Что же, глупец, ты дуришь?
Перед нами смеялся Пан Тарентский,
А теперь напоказ смеется Каний.
Книга, ступай за меня на поклон. Окажи мне услугу:
К Прокула ларам тебе надо нарядной идти.
Спросишь дорогу, скажу. Миновав храм Кастора подле
Весты седой, ты пройдешь жриц ее девственных дом;
Где изваяний вождя высшего много блестит.
Не заглядись только ты на колосс лучезарный, который
Горд, что родосское он чудо собой превзошел.
После у крыши сверни ты хмельного Лиэя; с ним рядом
Сразу же с левой руки ты увидишь славных пенатов
Дома высокого, где в атрий просторный войдешь.
Смело иди, не страшись порога надменного спеси:
Ни на каких косяках так не распахнута дверь,
Если же спросят тебя: «Что же он сам не пришел?» —
Ты извинись: «Каковы ни на есть, но стихов этих он бы
Не написал, если б сам начал ходить на поклон».
Семь за Юстину, за Левию шесть, четыре за Лиду,
Пять за Ликаду и три кубка за Иду я пью.
Всех поименно подруг перечту я, фалерн наливая,
Но, если девки нейдут, ты приходи ко мне, Сон!
При посредстве моих стихов желаешь
Ты и быть, Фидентин, и слыть поэтом?
Так зубатой себя считает Эгла,
Накупивши костей с индийским рогом,
Ликорида, черней тутовки спелой.
Да и ты, как ты стал поэтом, так же
Облысел, станешь снова волосатым.
Не было в Городе всем никого, кто хотел бы задаром,
Цецилиан, за твоей приволокнуться женой,
Вход был свободен. Но вот сторожей ты приставил, и толпы
Лезут любовников к ней. Вижу я, ты не дурак!
Был он любовник. Но ты ведь могла отрицать это, Павла.
Мужем он стал. Отрицать можешь ли, Павла, теперь?
Тот, кто Лину отдать не все, а лишь половину
Предпочел, — предпочел лишь половину сгубить.
Неоцененный предмет моих дум, Антенорова лара
Вскормленник, милый мой Флакк, и упованье его,
Песнь пиэрийскую ты отложи и сестер хороводы:
Денег тебе ни одна дева из этих не даст.
Эта мудра и богам ссуды дает под процент.
Что тебе Вакхов плющ может дать? Деревья Паллады
Пеструю клонят листву тяжестью черных плодов.
На Геликоне-то нет ничего: лишь вода да гирлянды,
Что тебе Кирра? К чему нагая пермесская нимфа?
Римский форум к тебе ближе, и выгодней он.
Там ведь деньги звенят, а у наших подмостков и кафедр,
Не приносящих плодов, лишь поцелуи звучат.
Вполне здоров и бодр Харин, а все бледен,
Вина почти не пьет Харин, а все бледен,
Глотает бодро пищу Харин, а все бледен,
На солнце нежится Харин, а все бледен,
Развратом занялся Харин, а все бледен.
Схваченный злою чумой за свое неповинное горло,
Только лишь черная хворь подобралася к лицу,
Сам, без единой слезы, утешая друзей огорченных,
Принял решение Фест к Стикса озерам уйти.
И не замучил себя голодом медленным он.
Нет, безупречную жизнь пресек он римскою смертью
И отпустил он путем доблестным душу свою.
Эту кончину его Катона великого смерти
Вечно ты тяжбы ведешь и дела ведешь, Аттал, ты вечно:
Есть, что вести, или нет, Аттал, ты вечно ведешь.
Нет ни тяжеб, ни дел, ты, Аттал, ведешь себе мула.
Нечего, Аттал, вести? Душу свою изведи.
В ночь пред кончиной своей явился ты, Кан, за подачкой.
Умер ты, Кан, оттого, что лишь одну получил.
Знаешь, что ты от раба, и вежливо в том признаешься,
Раз господином зовешь, Сосибиан, ты отца.
Портик этот, что в прах распался мелкий
И далеко обломки разваливший,
В преступленье ужасном оправдался:
Только выехал Регул из-под крыши,
Вдруг своим побежден был весом портик
И, уже не боясь за господина,
Не поранив его, безвредно рухнул.
Кто ж не скажет теперь, что боги, Регул,
Александр Васильевич Сухово-Кобылин , Александр Николаевич Островский , Жан-Батист Мольер , Коллектив авторов , Педро Кальдерон , Пьер-Огюстен Карон де Бомарше
Драматургия / Проза / Зарубежная классическая проза / Античная литература / Европейская старинная литература / Прочая старинная литература / Древние книги