Эпизоды

Получилось так, как я и предполагал, после решения об увольнении с 1 сентября 2016 года, наступила «расслабуха», ничего не хотелось делать. Занимался только делами аспиранта: доделывали реферат, заполняли документы в совет и т. д. Кстати, защита назначена на 14 октября, поэтому на бадминтонный турнир в Лазаревское не попадаю. Сейчас вот занимаемся с аспирантом составлением адресов рассылки с целью получения отзывов. Кроме того направляю реферат диссертации моим хорошим знакомым: в Москву коллеге по бадминтону Валерию Васильеву, и в Таллинн Райну Лахтметс просто для информации о том, чем я занимался последние 4 года. Они ведь технари, и смогут, хотя бы при сложности понимания сути, дать оценку объёма проделанной работы.

А вот возвращаться на работу 1 сентября я не собираюсь, хотя и силы и знаний для учебного процесса достаточно. Да и со студентами я «возиться» люблю. Так нравится, когда привёл в сознание разгильдяйчика. Надолго ли, правда? Я всем студентам, которые обещают мне, что начнут учиться со следующего семестра, говорю, что разгильдяй – это понятие генетическое. И ничего в следующем семестре не изменится. Но себя тешу надеждой, что, может быть по отношению к кому-то, мои усилия не напрасны. Этим и живу в учебном деле.

Конечно, при моём отношении к работе странно, что я ухожу. Понять это со стороны, без знания деталей, невозможно. Поэтому подавляющее большинство сотрудников университета, включая ректорат, не одобряют моё решение. Советуют не делать поспешных и таких резких шагов. Поскольку наверняка не понятны причины моего решения, то мне придётся немного «раздеться», хотя и не совсем(!). Правда, делать это я не люблю, и, кроме того, никому, возможно, это не интересно. И не хотелось бы того, что душевный стриптиз вызовет у кого-то изменение отношения ко мне.

Дело в том, что я внутренне оцениваю себя как человека очень самолюбивого, по-простонародному говоря «говнистого» (может быть, кто-то уже сделал такой вывод). Я очень близко к сердцу принимаю острые замечания в мой адрес. При этом не могу ответить, как многие делают, «От дурака слышу», и успокоится. У меня начинается многодневный и многоночный анализ: «а что я такое сделал и сказал, что заслужил такую оценку?». Часто через много дней я нахожу причину в том, что мои действия и слова могли действительно интерпретироваться именно в критическом плане по отношению ко мне. И тогда я сначала каюсь внутри себя, а потом иногда и извиняюсь перед высказавшимся. Аналогичные события произошли и в отношении моего аспиранта.

* * *

На кафедре сейчас создалась ситуация, когда атмосферу работы и выполнения своих обязанностей определяют два доктора наук, причём один – заведующий – в грубой и порой хамской форме, а второй полностью его поддерживает чаще молчанием, а иногда и явным пособничеством.

Начнём со второго. Я привлёк его к студенческой научной работе, когда он был на третьем курсе, правда, не потому, что он показывал невероятные способности, а просто было удобно контактировать с ним, поскольку в нашем подъезде у него жила одноклассница в квартире прямо над нашей. Он её посещал и, в конце концов, женился на ней, став нашим соседом. Он выполнил под моим руководством дипломный проект и распределился на завод «Точприбор» в Иванове. Но у него был существенный недостаток: он сильно заикался в таком вот виде: «Ан-н-н-ат-т-т-олий Ник-к-к-ола-е-вич…». Естественно, ему было трудно соответствовать требованиям работы, и через год он пришёл ко мне и попросил написать письмо на завод от ректората, чтобы его отпустили. Я в то время был начальником НИСа, и ректор пошёл мне навстречу, нарушая существовавшее тогда трудовое законодательство об обязательной отработке трёх лет после окончания института по распределению. Его отпустили, и он стал работать в моей «фирме», как тогда называли нашу научную группу.

Я, конечно, понимал, что работать в ВУЗе с такой речью нельзя, и занялся этим. Заставил бросить курить и выпивать, и поехать в Ленинград на лечение. Он лечился там месяц и приехал с более-менее нормальным произношением. Однако, на каком-то празднике он нарушил режим, и всё лечение пошло насмарку. Через год я снова заставил его поехать в Ленинград, и через месяц он опять был готов общаться почти нормально. Когда я был избран заведующим кафедрой, то по результатам нашей научной работы он защитил кандидатскую диссертацию, и я протолкнул его в доценты. При этом я неоднократно выслушивал от коллег, в частности от В. К. Слышалова, сомнения о его возможности проводить занятия с всё ещё оставшимися недостатками речи.

Защитились и ещё три мои аспиранта. И тут в ректорате встал вопрос о стимулировании меня для оформления докторской. С этой целью освободили на осенний семестр 1988 года от работы на кафедре. Исполнять обязанности заведующего я назначил того самого своего кандидата наук, бывшего уже официально моим заместителем.