Эпоха добродетелей. После советской морали

Выше мы отметили, что представители последних советских поколений лишь частично и в ограниченном смысле могли понять мотивацию и ценности поколений первых. В область понятного попадала такая важная часть романтического мировоззрения, как практически безусловная ценность дружбы и товарищества. Спустя десятилетия А. Иванов в «Пищеблоке», на наш взгляд, успешно передает это романтическое мироощущение, пронизанное героическими ценностями и противопоставляемое вызывающей отвращение идеологической и символической мишуре советского строя времен 1980 года вообще и пионерлагеря в частности. Один из его главных героев, пионер Валера, мечтает о жизни в «настоящем коллективе» верных товарищей, способных на самопожертвование друг ради друга. Он хочет стать представителем какой-нибудь романтической профессии — геологом, полярником, путешественником и т. д. Его старший товарищ, вожатый Игорь, в общем разделяет те же романтические ценности, а к высоким советским лозунгам относится прагматически и конформистски, как, впрочем, и большинство взрослых обитателей пионерлагеря. В связи с этим следует отметить, что ценность духа дружбы и товарищества как одной из скреп советской этики добродетели вообще была весьма велика и востребована «верхним этажом» советской морали, который не мог без нее обойтись. Например, писатель Е. Рысс критиковал книгу В. Осеевой «Васек Трубачев и его товарищи», указывая, что «школьник, который пишет о своем товарище в стенгазету, — доносчик и предатель; если он рассказывает учителю о плохом поступке товарища, то завтра он предаст его врагу». Несмотря на то что А. Фадеевым подобная критика была отвергнута в силу того, что она представляет собой «нападение на существо самих идейных основ»[157], замечательно, что даже в сталинские времена ценность товарищества могла почти легитимно вступать в конфликт с высшими идеологическими соображениями. Что уж говорить о других, если и сам товарищ Сталин в широко известном разговоре с Пастернаком по поводу судьбы Мандельштама упрекнул поэта то ли в том, что он «плохой товарищ», то ли в том, что тот «не сумел защитить товарища», то ли сказал, что «мы, старые большевики, никогда не отрекались от своих друзей»[158]? Насколько бы ни был мифологизирован этот диалог, показательно, что практически во всех вариантах всплывает тема товарищества и дружбы как высшей ценности, которой не следует поступаться ни при каких обстоятельствах. Эта максима получает одобрение со стороны человека, который олицетворяет верхний идеологический этаж советской моральной пирамиды. И она же остается одной из норм, сохраняющих свое высокое значение в постсоветской России. Поэтому неудивительно, что при переходе от советского времени к ситуации «пост-» «дружеские связи сплошь и рядом легли в основу новых сообществ, проектов и начинаний», «творческая дружба воспринималась как гарант освобождения от официозно-номенклатурного доминирования, как символ свободного выбора и моральной чистоты», а «дружеские узы мыслились и как альтернатива капиталистическим порядкам, традиционно воспринимаемым как угроза свободному творчеству, основанному на вдохновении и бескорыстном служении»[159]. Еще менее удивительно, что люди, превыше всего ценившие личную дружбу, ни при каких обстоятельствах не «сдававшие» своих и, главное, находившие по этому поводу полное понимание среди большей части своих сограждан, совсем не случайно вскоре после крушения СССР оказались на вершине власти. Других у нас с вами не было.

«ТОЛЬКО ДЛЯ СВОИХ»