Эпоха добродетелей. После советской морали

Пройдет не так много времени, и, когда влиятельный журнал «Власть» в мае 1999 года поместит на обложке фотографию актера, сыгравшего Штирлица, Вячеслава Тихонова, одетого в форму СС, с подписью «Президент-2000», это будет означать, что «российские избиратели, согласно опросам, после непредсказуемого Ельцина желают себе в президенты спокойного правителя, который не позволяет себе никаких эскапад. В марте следующего года народ выбрал офицера КГБ, по-прусски добродетельного»[164]. Заметим, что в конечном счете народ получил если и не такого правителя, которого заслуживал, то именно такого, который олицетворял собой сочетание корпоративной этики с подчеркнутой деидеологизированностью и в то же время не был чужд ряду описанных выше советских добродетелей с налетом романтики. Действительно, его биография, его самопозиционирование построены вокруг ценностей верности дружбе, семье, учителям, профессиональной корпорации, вообще — интересам тех, с кем он связал себя узами добровольного сотрудничества. Так, решение служить Родине в рядах КГБ, по признанию самого Владимира Путина, принималось им под влиянием скорее романтических соображений, чем идеологических. Восприятие разведки всегда было окрашено в романтические тона; к тому же именно ее романтизации в СССР было посвящено много книг и фильмов. На это накладывается романтика спорта, соперничества, разного рода мужские добродетели, с которыми обычно связывается образ президента России. Когда осыпались ценности верности коммунизму (которые, впрочем, вряд ли уже воспринимались всерьез), в моральном багаже у многих осталось не больше, чем у бывшего офицера КГБ; в значительной мере он был «как все». Поэтому Владимира Путина можно рассматривать как своего рода самый успешный образец реализации ценностей и установок нижнего яруса советской моральной пирамиды, что во многом объясняет его безальтернативность на протяжении вот уже двух десятков лет.

ПОСЛЕДНЯЯ ВОЙНА

Война и связанный с ней комплекс ценностей и добродетелей играли важнейшую, если не определяющую роль в архитектуре советской морали, являясь одним из ведущих факторов в поддержании стабильности морального космоса советского строя.

Две войны, Гражданская и Великая Отечественная, сформировали этот комплекс. Точнее, этот комплекс сформировался как реакция советского строя (шире — советского образа жизни) на обе эти войны. В результате эти войны были осмыслены таким образом, каким советский строй мог их принять, не нарушая своей идеологической и моральной идентичности.

Проблема заключалась в следующем. Отношения между коммунистической (социалистической) идеей и войной никогда не были простыми, как мы уже указывали. В первую очередь потому, что при всей приверженности идее борьбы социализм войне чужд. Социализм и коммунизм — это идея мирного, созидательного развертывания родовой сущности человека, личностной самореализации, роста производительных сил общества, направленного на удовлетворение человеческих потребностей, а не бессмысленное сжигание человеческих жизней и материальных ресурсов во взаимном истреблении.

В то же время участие в войне требует от человека во многом тех же добродетелей, что и участие во всякой борьбе — как за достижения в мирной жизни, так и за реализацию великих идей. Война — суровый и жестокий учитель, но считается, что лучшие человеческие качества воспитываются и проходят проверку именно на войне. Честь, преданность, храбрость и мужество, способность к самопожертвованию, приверженность боевому братству, умение подчиняться и командовать (брать на себя ответственность) — все эти добродетели нужны также и борцам за новый мир, особенно когда он находится в стадии становления и когда его существование оказывается под смертельной угрозой. Хотя, как мы замечали выше, социализм как идеология с подозрением относится к характерному для войны культу героев, социализм как реальный общественный строй нуждается в своей «гражданской религии», в которой культ героев играет важнейшую роль[165].