Эпоха «дворских бурь». Очерки политической истории послепетровской России (1725–1762 гг.)

Однако представления о «кровавом терроре» и многотысячных жертвах пыток и доносов в годы «бироновщины» явно преувеличены.[1090] Неплохо сохранившийся архив карательного ведомства показывает, что Тайная канцелярия была вовсе не похожа на аппарат соответствующих служб Новейшего времени с их разветвлённой структурой, многотысячным контингентом штатных сотрудников и нештатных осведомителей. В послепетровскую эпоху она являлась скромной конторой, не имевшей местных отделений и профессиональных «шпионов». В конце царствования Анны в ней несли службу секретарь Николай Хрущов, четверо канцеляристов, пятеро подканцеляристов, трое копиистов и «заплечный мастер» Федор Пушников. Через 20 лет, в 1761 г., штат даже уменьшился до 11 человек и годовой бюджет сократился с примерно 2 100 рублей до 1 660 рублей при прежних ставках: новый палач Василий Могучий получал, как и его предшественник, 15 рублей жалованья. Такой же штат (14 человек) с такими же расходами имелся и в московской «конторе» Тайной канцелярии.

Малочисленный штат был занят преимущественно бумажной работой: составлением и перепиской протоколов, допросов и докладов. Доставкой подозреваемых и преступников занимались местные военные и гражданские власти. Основную же работу по охране «колодников» в Петропавловской крепости (где помещалась и сама канцелярия) выполняли офицеры и солдаты гвардейских полков. Они должны были держать заключённых «в крепком смотрении»; следить, «дабы испражнялись в ушаты, а вон не выпускать»; допускать на свидания родственников и надзирать, чтобы жёны «более двух часов не были, а говорить вслух». Они же выдавали узникам «молитвенные книжки» и «кормовые деньги» (у кого они были); иные арестанты с голоду не доживали до решения своих дел.[1091]

Во главе этого учреждения при Анне стоял новый — точнее, старый — начальник А. И. Ушаков: вчерашний опальный гвардеец, подписывавший ограничительные проекты в феврале 1730 г., стал необходимым и верным слугой императрицы. Власти, как и при Петре, использовали силу массового доносительства в качестве инструмента «обратной связи» с массами подданных. Указы прямо предписывали доносить на ближнего «без всякого опасения и боязни того ж дни. А если в тот день за каким препятствием не успеет, то, конечно, в другой день», ибо «лучше донесеньем ошибиться, нежели молчанием». Изымая дела «по первым двум пунктам» из компетенции местных властей, правительство поддерживало авторитет и веру в справедливость царской власти. В результате крестьяне и посадские часто придавали этим пунктам иное толкование и стремились таким путём сообщить о произволе и воровстве местных чиновников.[1092]

Большинство обычных дел по обвинению в неосторожной болтовне, не представлявших, с точки зрения опытных следователей, опасности, заканчивалось для обвиняемых — особенно если те не запирались, а сразу каялись в «безмерном пьянстве», — сравнительно легко: поркой и отправкой к прежнему месту жительства или службы. Документы петербургской Тайной канцелярии зафиксировали в «имянных списках» за период с 1732 по 1740 г. включительно поступление 3 141 человека: в 1732 г. в ведомство Ушакова попали 277 подследственных, в 1733-м — 325, в 1734 — 269, в 1735 — 343, в 1736 — 335, в 1737 — 580, в 1738 — 361, в 1739 — 364 и в 1740 г. — 287 человек.[1093] Учёт был не очень точным, поэтому данные нужно корректировать с помощью других источников — например, комплекса дел «о лицах, суждённых в Тайной канцелярии за ложное оказывание «слова и дела». Но в целом число пропущенных «колодников» невелико, хотя записные книги не содержали имён подследственных, которые не присылались в Тайную канцелярию, а допрашивались на местах. Всего за царствование Анны Иоанновны к политическим делам оказались прикосновенными (в разном качестве) 10 512 человек, осуждено — 4 827, а в ссылку отправились всего 820 преступников.[1094]

Что же касается конкретных случаев репрессий, то документы о конфискованном имуществе показывают, что имения и дворы отбирались по тем же причинам, что и ранее: за невыполнение подрядных обязательств, долги по векселям, «похищение казны». Трудно считать жертвами «бироновщины», например, московского «канонира» П. Семёнова, сбывавшего «налево» гарнизонные пушки, или разбойничавшего на Муромской дороге помещика И. Чиркова.[1095]