Эпоха «дворских бурь». Очерки политической истории послепетровской России (1725–1762 гг.)

Сопротивлялся реформаторскому натиску и Синод. Архиереи издавали повеления во исполнение императорских указов, а затем сами же саботировали их. Распоряжение о закрытии домовых церквей вызвало сопротивление даже ближайших к Петру лиц. В результате храмы были оставлены в домах Н. Ю. Трубецкого, М. И. Воронцова и «генеральши Мельгуновой». Такая избирательность могла, пожалуй, только дискредитировать царя и его любимцев. Пётр посылал в Синод упрёки в неправосудии и «долговременной волоките»;[1716] в раздражении он, надо полагать, сравнивал русское духовенство с протестантскими пасторами. Распространялись слухи о приказе императора уничтожать иконы в храмах и обрить бороды священникам (ничего такого среди устных или письменных распоряжений Петра III не было).

Современники-иностранцы по-разному описывали отношение подданных к императору, что во многом определялось их положением при дворе. В донесениях австрийских дипломатов в свете резкого ухудшения отношений между двумя державами доминировали сведения о всеобщем возмущении «постыдным миром» с Пруссией. Повторяли они и утверждения оппозиции (известные по мемуарам Екатерины II, Е. Р. Дашковой и А. Т. Болотова) о намерениях Петра III заключить супругу в монастырь и преобразовать православных священников в протестантских пасторов.[1717]

Английский посол Р. Кейт, лучше осведомлённый о планах императора, о подобных вещах не упоминал. Главные причины переворота он видел в секуляризации церковных земель, недовольстве гвардии строгой дисциплиной и грядущей войне с Данией. Но реакцию русского общества на мирный договор с Пруссией он оценивал иначе, чем его австрийский коллега — граф Ф.-К. Мерси Д'Аржанто: «Народное желание мира до того сильно, что и против этой уступки общественное мнение не восстало, а даже одобрило её. Несколько других ничтожных обстоятельств, преувеличенных молвою и искажённых злонамеренными личностями, мало-помалу подготовляли падение несчастного государя, который обладал многими прекрасными качествами».[1718]

Война и деньги

Штелин выделил апрель как рубеж в политике Петра: с момента переезда в новый Зимний дворец он только утром занимался государственными делами, а всё остальное время посвящал заботам об армии. Император видел себя восстановителем отечества, под которым прежде всего понимал родную Голштинию. Но для этого надо было прекратить затянувшееся противостояние с Пруссией, которое Пётр считал принципиально ошибочным.

Это не было неожиданностью для окружения царя. Еще 23 января Коллегия иностранных дел представила доклад о международном положении. Канцлер напомнил Петру об имевшихся договорах и их преимуществах для России (в виде австрийских субсидий и гарантий присоединения Восточной Пруссии) и предложил взять на себя почётную роль посредника-миротворца. С точки зрения Воронцова, все участники конфликта, даже победоносная Англия, истощены войной; следовательно, необходимо прямо объявить союзникам о «новой системе» и «заставить каждого уменьшить требования».[1719]

Но царь предпочитал действовать проще. Уже через месяц после вступления на престол, 25 января 1762 г., он приказал отозвать корпус 3. Г. Чернышёва из австрийской армии. Почувствовавший новую конъюнктуру командующий П. С. Салтыков доложил, что согласился на предложенное неприятелем перемирие, не дожидаясь указа из Петербурга. Такой рескрипт немедленно последовал; генерал М. Н. Волконский приступил к переговорам, завершившимся 5 марта подписанием перемирия. На этом война для России была закончена: границей становился Одер; прусские войска обязались не заходить в Речь Посполитую, а русские — в Силезию.

Салтыков ещё докладывал в Петербург о трудностях закупки лошадей для будущей кампании, выделке противником фальшивых рублей, невыплате армии жалованья за 1761 г. Но Пётр уже 18 февраля повелел Военной коллегии полностью укомплектовать людьми и лошадьми Померанский корпус Румянцева. Через неделю его командир, вызванный в столицу, получил предписание подготовить войска «к известному назначению» — впрочем, ни для кого не являвшемуся секретом. «Война с Даниею всегда была решённым делом», — утверждал тайный секретарь Волков;[1720] об этом же докладывали из Петербурга дипломаты с самого начала царствования.

Датскому послу в России указали, что от упорства в голштинском вопросе «могут крайние, но лехко ещё теперь упреждаемые, последовать бедствия». Бряцание оружием началось в то время, когда от имени русского императора его союзники получили декларацию (от 8 февраля 1762 г.), содержавшую отказ от «тягостных» обязательств по отношению к ним и намерение заключить мир даже ценой потери всех «приобретений».[1721] В конце февраля (ещё до официального заключения перемирия) в Петербург прибыл прусский посол и адъютант короля барон Бернгард-Вильгельм фон дер Гольц и взял процесс мирных переговоров в свои руки при полном одобрении императора.