Эпоха «дворских бурь». Очерки политической истории послепетровской России (1725–1762 гг.)

Мир действительно был необходим — но, в первую очередь, не для России, а для Фридриха, которого бросил его английский союзник (в мае 1762 г. парламент отказал Пруссии в субсидиях). Возможно, даже захват Восточной Пруссии не был нужен России: она могла стать, как предусматривала Конференция в 1756 г., предметом торга и с ослабленной Пруссией, и с Речью Посполитой. Пётр мог, пожалуй, сыграть на завершающем этапе Семилетней войны роль арбитра между истощёнными войной державами если не на западе, то на востоке Европы. Но, кажется, для царя это была непосильная задача: необходимый России выход из войны был осуществлён самым неуклюжим способом, представлявшим страну не только плохим союзником, но и лицемерным агрессором.

По-видимому, Пётр был убеждён, что военные приготовления вместе с дипломатическим демаршем и союзом с Пруссией заставят Данию капитулировать. Но в ответ на угрозы датский двор предложил лишь «прежние трактаты возобновить» и продолжить переговоры.[1728] Король Фредерик V действительно испугался и даже написал по этому поводу особую молитву, в которой обращался к Господу: «Твой червь, прах и пепел». Но донесения из Копенгагена сообщали, что, несмотря на «ужас и беспокойство» народа, там шла подготовка флота из 30 линейных кораблей и 18 фрегатов, войска перебрасывались в Шлезвиг и заготавливались припасы.[1729] Стало ясно, что предстоит не демонстрация силы, а настоящая война; но ни дипломаты, ни армия не были к ней готовы.

Возражал даже обычно не решавшийся перечить Воронцов. Как следует из его неопубликованного доклада от 12 апреля, канцлер посмел не только назвать предстоявшую кампанию «химерической», но и отстаивать своё мнение («иного сказать не могу»), поскольку воевать без сильного флота, «довольных магазинов», а главное, без «великих сумм» не считал реальным; не верил он и в возможность получения поддержки английского флота.[1730] Донесения Салтыкова свидетельствовали о том же. Корпус Чернышёва отправился на помощь прусской армии; но войска Румянцева на протяжении апреля и мая только укомплектовывались людьми и лошадьми, и в полках даже началось дезертирство из-за отсутствия денег у солдат и офицеров.[1731]

Мечтавший о славе император столкнулся с проблемой финансирования армии и её материально-технической подготовки к войне вдалеке от собственных границ с противником, обладавшим превосходством на море. Вступив на престол, царь обнаружил в закромах Кабинета не менее 500 тысяч рублей наличными плюс значительные средства в виде золота и серебра с императорских заводов на Алтае. Сразу последовали раздачи: 150 тысяч рублей на строительство Зимнего дворца, 60 тысяч — на любимый Ораниенбаум; 60 тысяч предполагалось потратить на коронацию, намечавшуюся на сентябрь; 20 тысяч получила в качестве «пенсии» фаворитка.[1732] Выписывались импортные обновки и для самого императора: «кафтан серебряной с бархатными алыми с зелёным цветочками» стоил 270 рублей, бархатные кафтаны — по 80 рублей, а всё прочее с доставкой обошлось почти в 10 тысяч рублей.[1733]

Наличные запасы были быстро исчерпаны: уже в январе Пётр спустил 120 тысяч рублей, предназначенных наследнику Павлу;[1734] и прекратил оплату счетов покойной императрицы, выставленных частными лицами. Документы Камер-коллегии показывают, что недостающие на достройку Зимнего дворца 100 тысяч рублей пришлось искать проверенным способом: по всем кассам, включая Тульскую провинциальную канцелярию, которая оплачивала изготовление дворцовых замков и «шпаниолетов».[1735] Зато такую же сумму Пётр распорядился выделить из кабинетских денег «для переводу в Голштинию».[1736]

При описанных в предыдущих главах порядках и более чем скромной компетенции самого Петра ему не удавалось получить от чиновников точных ответов на вопрос: «Где деньги?» Невразумительная бумага из Штатс-конторы «о доходах и расходах штатной суммы» в 1761 г. сообщала, что окладные доходы превышали расходы, но в итоге получился… дефицит в 1 994 799 рублей 3 копейки. Объяснить же, куда исчезли иные из этих доходов, чиновники оказались не в состоянии: «С королевства Прусского по 1 миллиону талеров в год, а куда делись — как в Сенате, так и в иностранной коллегии никакова о том известия и никаких щетов нет». Такая же судьба постигла и контрибуцию, полученную с Берлина: «Куда употреблена — неизвестно».[1737]

Принятое ещё в январе решение о переделке медных и понижении пробы серебряных монет результатов пока не дало; одновременно только текущие расходы заграничной армии исчислялись Сенатом в феврале в 3 338 502 рубля. Судя по расходным ведомостям Кабинета, личные траты императора были умеренными,[1738] однако обстановка нового дворца и экипировка голштинской гвардии требовали больших средств. Впоследствии Екатерина II до 1767 г. расплачивалась по счетам мужа за мундиры, позументы и прочую амуницию, а также за посуду, мебель, книги.[1739]