Эпоха «дворских бурь». Очерки политической истории послепетровской России (1725–1762 гг.)

А. Б. Плотников выпустил по данной теме ряд статей и образцовых научных публикаций важнейших документов 1730 г.,[792] а в совместной работе с автором этих строк осуществил первое академическое издание источников по истории событий начала 1730 г., включившее как ранее издававшиеся, так и впервые выявленные авторами материалы. Эта публикация представляет собой документы из пяти комплексов: 1) редакции «кондиций», документы Верховного тайного совета, политические проекты «шляхетства» и верховников из (РГАДА. Ф. 3); 2) законодательные акты Верховного тайного совета и Анны Иоанновны, публиковавшиеся в Полном собрании законов Российской империи, сборниках РИО и дополненные архивными документами (РГАДА. Ф. 176); 3) делопроизводство высших и центральных государственных учреждений из фондов РГАДА и РГВИА; 4) дипломатические материалы, публиковавшиеся в сборниках РИО и существенно дополненные документами РГАДА; 5) частные документы, личная переписка и мемуары, издававшиеся в XIX–XX вв. В той же работе содержится и монографическое исследование авторов с изложением собственного истолкования происходившего в январе-феврале 1730 г.[793]

«Коварные письма»

В ночь на 19 января 1730 г. в московском Лефортовском дворце (он и поныне стоит на берегу Яузы) умер Пётр II — недолеченная оспа и воспаление лёгких оборвали жизнь последнего мужчины из династии Романовых. Дворцовая «книга записная ежедневного расходу питей» отметила, что «в полуночи» по смерти царя «для министров, генералитета и других персон» были поданы «водок приказной и с красного и коричной и с того же по полукрушке, приказной и з француского кружка, боярской штоф, вина простого восемь кружек, венгерского слаткого три бутылки, крепького белого и красного по бутылке, бургонского семь бутылок, пива четыре ведра, мёду полтретья ведра, квасу и кислых штей по ведру».[794]

Члены Верховного тайного совета — высшего государственного органа страны — должны были решать судьбу монархии. Пятнадцатилетний император наследника не оставил и своей воли, согласно петровскому закону о престолонаследии 1722 г., выразить не успел. Да и едва ли её приняли бы во внимание, если вспомнить, как распорядились судьбой престола после смерти его деда. Завещание покойной Екатерины I устанавливало порядок передачи престола: в случае смерти Петра II бездетным трон наследовали её дочери Анна и Елизавета. Но, во-первых, само это завещание было сомнительным; во-вторых, в «эпоху дворцовых переворотов» такие вопросы уже решались «силой персон» в ходе борьбы придворных группировок.

Опыт «силовых» решений 1725–1727 гг. уже был усвоен не только российской политической верхушкой, но и европейскими дипломатами при русском дворе. Датский посланник X. Вестфалей во время болезни Петра II призывал князей Долгоруковых действовать по примеру Толстого и Меншикова, чтобы «доставить подобное же преимущество» обручённой невесте императора княжне Екатерине.[795] Другое дело, что отец и брат невесты не обладали решительностью светлейшего князя Меншикова. Иван Долгоруков вроде бы попробовал провозгласить сестру императрицей; но эта попытка окончилась провалом. Расколом «фамилии» и противодействием других правителей (прежде всего Остермана) был сорван и замысел обвенчать заболевшего царя.[796]

На ночном совещании старший и наиболее авторитетный из «верховников» князь Дмитрий Михайлович Голицын пресёк попытку Долгоруковых объявить о якобы подписанном Петром завещании в пользу своей невесты. Вслед за тем отпали кандидатуры дочери Петра I Елизаветы и внука Карла-Петера-Ульриха: первая была слишком молода и рождена до брака, а второй — младенец, от имени которого мог претендовать на власть недавно выпровоженный из России в своё княжество его отец, герцог Голштинский. Здесь и пришлась ко двору митавская затворница. С помощью наиболее гибкого из Долгоруковых, дипломата Василия Лукича, Голицын предложил избрать на российский престол природную московскую царевну и вдовую курляндскую герцогиню Анну.