Эпоха крестовых походов и ее герои

Только с приездом французского и английского королей военные действия оживились. Ричард изумлял соратников своим мужеством. «Точно игольная подушка, утыканный стрелами» возвращался он из битв. Впрочем, английскому королю везло — все стрелы доставались доспехам. Возбужденные его порывом, осаждавшие удвоили усилия, и наконец Акра сдалась. Христиане торжественно вступили в нее: Ричард занял королевский дворец, а Филипп дом тамплиеров. Но взятие Акры было только первым важным шагом. Крестоносцев ждал Иерусалим.

Но на этот подвиг сил у них уже не хватило. Перед ними стоял противник, непохожий на разваливавшуюся турецкую державу времен Первого крестового похода. Западному рыцарству нечего было противопоставить замечательной выдержке Саладина. Соперничество генуэзцев и пизанцев, соперничество двух кандидатов на недобытый иерусалимский престол, Ги Лузиньянского и Конрада Монферратского, вражда их покровителей Ричарда и Филиппа разлагающе действовали на войско. Сам Филипп, не имевший никаких внутренних стимулов в экспедиции, быстро к ней охладел и уехал почти внезапно, передав герцогу Бургундскому заботу о дальнейшей конфронтации с Ричардом и жалуясь всюду по дороге, будто Ричард хотел его отравить и вызвал болезнь, приведшую к появлению лысины.

Ричард остался хозяином крестоносного дела на Востоке. Но его личное мужество, изумительные подвиги его неукротимого сердца, которое эпоха назвала львиным, — о них последующие века твердили сказки на Востоке и на Западе, ими турецкие матери пугали своих детей — не могли вознаградить его огромных недостатков. Ричард был плохим стратегом, не умел терпеть, не имел дипломатических навыков. В результате его многомесячного пребывания в Палестине христиане удержались в Акре, но должны были своими руками разрушить завоеванный и вновь отданный Аскалон.

Своеобразной чертой этой войны было чередование военных действий и куртуазно-рыцарских отношений крестоносцев и турок, Ричарда и Саладина. Они обменивались посольствами, визитами, подарками. Ричард возвел в рыцарское звание брата Саладина — Малик аль-Адиля и даже подумывал выдать за него свою сестру Иоанну. Но Малик аль-Адиль отказался принять христианство, и дело дальнейшего хода не получило.

Вообще создается впечатление, что крестоносцы склонны были обнаруживать большую уступчивость в отношении мусульман, нежели турки в отношении латинян. Для Саладина происходящее было священной войной, которой он вдохновил и спаял свою державу. Западный же мир не имел присущего мусульманам единства. В головах крестоносцев религиозный пыл вполне уживался с жаждой авантюр и куртуазных приключений, а их вождей интриги палестинских принцесс и их женихов занимали едва ли не больше, чем сражения с сарацинами. Третьим крестовым походом не руководил никакой духовный вождь, и о его судьбе не пеклись широкие народные массы. Это было военное предприятие баронов, знавших, чего они хотят, имевших и силу, и дарования, чтобы добиться в отдельных случаях желаемого, но не обладавших уменьем сорганизоваться и способностью в случае необходимости пожертвовать личным интересом ради высшей цели.

Во время Третьего крестового похода они поняли, между прочим, что Византия определенно враждебна крестоносцам и что главный бастион ислама находится в Египте — туда, по следам Амори, намеревался, если ситуация позволит, отправиться Ричард. Наконец, наиболее трезвые сделали наблюдение, что главного, что нужно христианам в Палестине, можно добиться путем переговоров. Пизанцы, генуэзцы и венецианцы вообще стремились утвердиться прежде всего в приморских городах, а не в Иерусалиме. Первое из этих соображений определило поворот на Константинополь Четвертого крестового похода; второе указало пути Пятому, Седьмому и Восьмому походам; третье наметило тактику Фридриха II в Шестом походе.

В конце XII века имперская идеология в ее «священном» и «римском» облике находит все больше сторонников, которые определяют ее притязания: «В мире одна власть, и это — власть цезаря». Фридрих Барбаросса пытался претворить этот принцип в действительность со всей полнотой.

Жар имперской грезы был завещан Барбароссой сыну Генриху VI. Фридрих не смог выполнить своих властных замыслов в Ломбардии, но он сумел наложить руку на Сицилию — брак Генриха VI с норманнской наследницей Констанцией отчасти вознаградил Гогенштауфенов за то, что они потеряли при Леньяно. Северная имперская традиция в результате этого супружества сомкнулась с норманнской, приняв наследство ее восточных проектов и ее вражды с Византией. Новый германо-норманнский союз мог стать тем более серьезной угрозой Востоку, как мусульманскому, так и православному, что в 1195 году переворот в Константинополе поколебал трон Ангелов, ослабил силу сопротивления Византии и дал основание Гогенштауфенам (брат Барбароссы — Филипп Швабский был женат на дочери низверженного Исаака II Ангела) выступить защитниками константинопольского престола[73].