Эпоха крестовых походов и ее герои

Эти тяжелые условия, возможно, встретили бы более решительные возражения со стороны французских баронов, но в дни, когда они обсуждались, внезапно скончался вождь похода, его душа и энтузиазм, Тибо Шампанский. Никто не хотел взять на себя ответственность и принять его наследство. Будущий хроникер похода Жоффруа де Виллардуэн утверждает, ставя это себе в заслугу, что в критический момент ему удалось выдвинуть и отстоять кандидатуру Бонифация Монферратского, брата убитого «иерусалимского короля» Конрада, близкого родича Филиппа Швабского и также, как и Филипп, связанного родственными отношениями с отстраненным от власти Исааком II Ангелом. Вместе с Бонифацием во главе Четвертого крестового похода разом оказалась группа людей, в фокусе зрения которых была Византия. Понимая это, папа Иннокентий III обратился к баронам с увещанием «не наносить по пути обид никакому народу христианскому».

Предостережение было дальновидным, но тщетным. Первым отклонением от намеченного пути в Египет было предпринятое по настоянию венецианцев нападение в 1202 году на город Зару (Задар), принадлежащий венгерскому (христианскому!) королю. Таким образом крестоносцы уменьшили сумму, предъявленную им за перевозку через море.

Дальнейшие события определили обстоятельства. С весны 1201 года по Европе странствовал сын Исаака II Ангела царевич Алексей, который добивался вмешательства западной армии в дела Византии. Папа, которого он пытался соблазнить обещаниями унии, оставался непоколебим, но тем больший успех имел он в лагере своих родственников Филиппа и Бонифация, а также венецианцев, хранивших в лице своего дожа — ослепленного некогда[75], как и Исаак II Ангел, в Константинополе, — живую память об обидах Византии. Посовещавшись после взятия Зары, бароны решили повернуть на Византию. Против нового плана выступили немногие; одним из них был идеалист крестоносного дела Симон Монфорский. Не дождавшись ответа папы на посланное ему требование снять отлучение с «крестоносцев, которые вступили бы врагами на христианскую землю», собравшаяся в Заре армия двинулась к Константинополю.

Когда читаешь знаменитый, широко известный отрывок хроники Виллардуэна, где он описывает ощущения крестоносцев при виде столицы Востока, не можешь отделаться от впечатления, что этот текст мог быть навеян записью хроникера Первого крестового похода, сделанной некогда перед стенами Святого города. Аналогии и на их фоне, может быть, еще большие несходства бросаются в глаза, указывая на эволюцию, которую претерпело западное воинство за прошедший век. И здесь, и там «дрожит сердце» достигших своей цели странников. И здесь, и там доходит заметно преклонение перед блеском их подвига. И здесь, и там радость открытия нового мира, гордость и восторг! «Знайте, что многие глядели на Константинополь из тех, кто его не видел. Не могли они поверить, что есть на свете такой богатый город... Вдаль и вширь расстилался он перед их взглядом, владычица всех городов. И знайте, что не было того смелого, чье сердце ни дрогнуло бы...»

Дрогнуть же сердца крестоносцев должны были, вероятно, от сознания великого дерзновения. Пусть не Иерусалим был перед ними, но все же великая христианская и историческая святыня; разница, однако, была в том, что не светлое чувство освободителей, а темное вожделение захватчиков привело их сюда. Сознание этого звучит где-то в глубине повествования Виллардуэна. На первом же плане — воинственное вдохновение, трубные звуки, целая палитра эпических красок, особенно ярких в описании второй осады (когда, не добившись от своего клиента Алексея IV обещанной расплаты, крестоносцы решаются сами себя вознаградить в Константинополе). Висячие мосты, брошенные к стенам Константинополя, потоки греческого огня, великаны-варяги с их двуострыми огромными секирами, латинские воины, бесстрашно карабкающиеся на башни, тонущие в волнах Босфора, серебряная цепь, перегородившая залив и перерезанная стальными ножницами венецианской галеры, византийские дамы, следящие за битвой из окон дворцов, которые выходят на взморье, наконец, знамя св. Марка, водруженное на городской башне рукой слепого Дандоло... «Никогда, с тех пор, что стоит мир, не было совершено такого великого дела», — говорит Виллардуэн.