Эпоха крестовых походов и ее герои

6 июня 1249 года французы захватили Дамиетту, не встретив почти никакого сопротивления со стороны войск султана. А затем... они воспроизвели все подвиги и все ошибки Пятого крестового похода. Под потоками греческого огня, то садясь на корабли, то возвращаясь на берег, наводя дамбы в местах, которым грозил Нил, отряд крестоносцев под командованием брата короля Робера I д’Артуа дошел до Эль-Мансуры[83] и в феврале 1250 года погиб здесь до последнего человека. Когда об этом узнал король, «крупные слезы катились из его глаз...». Правда, в этот момент и сам король, как и бывшая при нем большая часть армии были недалеки от судьбы принца Роберта. Загадочная болезнь, проявлениями своими напоминавшая цингу, губила крестоносцев сотнями. Больной король нес испытания вместе с войском, отвергая все предложения покинуть его. Остатки войска еще можно было спасти, но вместо того, чтобы отойти к Дамиетте, французы направились к Эль-Мансуре и целый месяц безуспешно ее осаждали. Только в марте, когда крестоносцы уже были на грани истощения, Людовик стал отступать к Дамиетте, однако был настигнут арабами и разбит в сражении при Фарискуре. Крестоносная армия перестала существовать, а сам король оказался в плену.

У него потребовали в качестве выкупа четыреста тысяч солидов и возвращения Дамиетты. «Я готов отдать город за мое освобождение, а четыреста тысяч солидов за освобождение всех пленников», — ответил монарх. На этом и договорились с султаном Туран-шахом. Однако почти сразу вслед за этим султан в результате переворота был убит, и судьба пленников вновь стала неопределенной. Шампанский сенешаль[84] Жуанвиль, сопровождавший короля в походе, вспоминал позднее: «Их было тридцать в нашей галере, с обнаженными мечами и датскими топорами. Я спросил Балдуина Ибленского, который понимал по-сарацински, что они говорят. И он сказал, что они собираются отрезать нам головы... Вокруг теснились люди, спешившие исповедаться у брата-тринитария... Но я не мог вспомнить ни одного греха...»

В конце концов королю все-таки была дана свобода в обмен на сдачу Дамиетты и выплату части оговоренной суммы, но большинство других пленников было задержано до уплаты всей контрибуции. Пока тронутая жалостью Европа, пока бароны и жена Людовика королева Маргарита собирали деньги и драгоценности на выкуп пленных, король оставался в Палестине.

Что скажет Франция, Шампань, что скажут люди?
_____________________________________________
Страдальцев за Христа и государя
Предать на гибель был бы смертный грех, —

написал остававшийся при короле верный Жуанвиль.

Ведя переговоры с султаном и тем временем укрепляя замки Акры, Кесарии, Яффы и Сидона, он сделал немало для облегчения участи пленных и утверждения французского влияния на Востоке. Только смерть матери Бланки Кастильской в ноябре 1252 года заставила его возвратиться на родину. Впрочем, он смотрел на свое возвращение, как на временное, и не считал себя свободным от обета.

Перед всеми христианами земли и всеми христианами Востока, а не только перед теми, кого он в 1249 году привел к Дамиетте, лежал на его совести долг. Он не мог не почувствовать его тяжести в 1267 году, когда мамлюкский[85] султан Египта Бейбарс I овладел Арсуфом, Сафедом и Кесарией, прежде разрушив их стены. Яффа покорилась Бейбарсу после двенадцатичасовой осады, Антиохия сдалась в три дня. После этого, кроме Триполи, Акры и Сидона, у христиан не осталось городов на сирийском побережье.

Римская курия сочла необходимым призвать христиан к новому походу. Но трудно представить себе атмосферу, менее благоприятную для его осуществления. Если со смертью Фридриха гибеллинская политика не находила ярких представителей в семье Гогенштауфенов, то она всецело была воспринята братом самого Людовика — сицилийским королем Карлом Анжуйским, которого папство прочило и в императоры. В 1261 году он заключил договор с Балдуином II, которым возложил на себя задачу восстановления Романии с перспективами наследства в ней, а в 1269 году претендентка на иерусалимскую корону Мария Антиохийская передала ему свои права на Палестину. Он, разумеется, собирался осуществить эти права, однако само по себе освобождение Святой земли интересовало Карла Анжуйского значительно меньше, чем новое завоевание Византии.