Эпоха нервозности. Германия от Бисмарка до Гитлера

Тем невротикам, которые занимались спортом, новый опыт «знакомства» с собственным телом приносил ощущение силы и победы над слабыми нервами. Однако множество неврастеников, прежде всего немолодых, остались в стороне от массового спорта, и новые идеалы – сильные и спортивные – лишь усиливали в них ощущение неполноценности. Стефан Цвейг позже вспоминал, что во времена его молодости в бассейне «по-настоящему статный человек бросался в глаза на фоне толстых загривков, отвислых животов и впалых ребер», в то время как более молодые поколения благодаря спорту и походам уже стали «красивее, сильнее, здоровее»[235]. В 1914 году подавляющее большинство немцев еще не принадлежало к этим новым поколениям. Вследствие роста благосостояния даже в высших слоях общества был широко распространен типаж одутловатого толстяка с красным лицом и набрякшими мешками под водянистыми глазами. Хотя он и стремился походить на Бисмарка и держаться прямо, однако с трудом подавлял легкое дрожание рук. Рассматривая старые фотографии, поневоле понимаешь, почему в то время людей охватила тоска по мускулистости, стройности и ясному взгляду. Для многих немцев, в том числе и высокопоставленных, смириться со своей внешностью было теперь намного труднее, чем в уютную бидермейеровскую эпоху. Фундамент психологической стабильности пошатнулся (см. примеч. 56).

Характерно, что Вильгельм II оказался между разными поколениями. Для мальчика с врожденным телесным дефектом физическая закалка была существенной частью воспитания, и ему действительно удалось сделать свой недостаток внешне незаметным. Интересный параллельный случай представляет собой будущий авиаконструктор Хуго Юнкере. Он, как и Вильгельм II, родился в 1859 году, имел врожденную сухорукость и воспитал в себе, отчасти именно вследствие нее, менталитет гимнаста и бойца. Юный кайзер в своих северных путешествиях заставлял военную свиту вместе с ним делать утреннюю зарядку, причем не без злобного удовольствия и чувства спортивного превосходства по отношению к ожиревшим и менее подвижным старшим товарищам. «Потешное зрелище, – записал в 1894 году Цедлиц-Трюцшлер, – когда эти старые военные развалины приседают с искаженными лицами! Порой кайзер хохочет во весь голос и помогает, тыча им под ребра. Старики тогда делают вид, что такое внимание для них чистая радость, однако сжимают в карманах кулаки, а потом между собой ругают кайзера как сварливые бабы» (см. примеч. 57).

Однако когда вырос его сын, стройный и крепкий кронпринц Вильгельм Фридрих, кайзер на его фоне стал казаться бидермейеровским обывателем. Тот вовсе не скрывал, что воспринимал своего царственного отца физически неполноценным: «Мой отец никогда не поймет меня, – говорил он гофмаршалу Цедлиц-Трюцшлеру, – ведь у него совсем другая спортивная конституция, чем у меня. Это вполне естественно, ведь его недоразвитая рука с молодости мешала ему как следует заниматься спортом. А для меня все люди делятся на две категории – настоящие спортсмены и все остальные. С последними я вообще не нахожу общего языка». Столь резкое ментальное противопоставление привело новый спортивный идеал в самые высокопоставленные семьи: даже там, где уже старшее поколение было захвачено теми же устремлениями. У кронпринца спортивный настрой был связан с нескрываемыми симпатиями к пангерманцам, правда, их председатель Клас считал, что спортивный фанатизм кронцпринца мешает ему углубиться в серьезную деятельность (см. примеч. 58).

Когда на верховой прогулке Вильгельму как-то повстречался кронпринц на великолепном чистокровном коне, и сопровождавший его генерал высказал радость от этого зрелища, кайзер с горечью ответил: «Да уж, верховая езда – это настоящее искусство, если у человека две здоровые руки». На фоне столь великолепного спортсмена кайзер особо остро ощутил собственный изъян. Новые нормы крепости нервов усилили и внутреннее давление на политику Вильгельма, в глазах «национальной оппозиции» кайзер становился воплощением неудачника. Во время второго Марокканского кризиса (1911) «The Post» перепечатала из непроверенных французских источников карикатуру «Guilleaume II le valeureuxpoltron»[236] – смертельное оскорбление и самый резкий вызов для кайзера. Впоследствии тот называл миролюбие «евнухоидной» чертой, чтобы отвести от себя подозрение в трусости: «Вечные разговоры о миролюбии при всяком удобном случае, кстати и некстати, за сорок три мирных года сформировали среди ведущих государственных мужей и дипломатов воистину евнухоидное мировоззрение». Опозоренный Эйленбург в то время жаловался, что Вильгельм II «интенсивно перековывает мыслящих людей в “спортивные характеры”» и видел в этом связь с новой «политикой насилия», выраженной в снаряжении флота (см. примеч. 59).