Эпоха нервозности. Германия от Бисмарка до Гитлера

Наибольшие шансы избежать фронта благодаря «нервозности» имели представители «лучших сословий»: для них все еще действовали терапевтические критерии мирного времени, когда главным было хорошее самочувствие пациента. Через неделю после начала войны в Арвайлер поступил коммерсант 31 года. Ему полагалось служить унтер-офицером, но он, по его собственным словам, симулировал тяжелую депрессию и таким образом миновал мобилизацию. «Я сказал себе – чем дальше от врагов, тем лучше для тебя». Когда он заверил капитана в своей неспособности к службе, тот прошипел ему: «Вы, шлюпьё (sic!), хотя бы попытайтесь!» Он этого делать не стал, и клиника Эренвалля подыграла ему, продержав у себя больше года – из-за «обильных симптомов неврастении». Может, доктор считал симуляцию, о которой рассказал пациент, таким же обманом, и видел перед собой несчастную нервную развалину? Сам пациент считал себя «дегенератом, на которого не стоит тратить порох». Он с детства испорчен, его «слепили между делом» (sic!): отец зачал его в состоянии опьянения, а мать и сама истеричка. И постоянно: «он из семьи дегенератов и настолько далек от нормы, что ему вообще в мире не место»; «такие дефективные», как он «должны исчезнуть с лица земли». Столь перманентное и необычное самобичевание очевидно не оставило равнодушным лечащего врача.

В высших слоях общества и в разгар войны, и в послевоенное время можно было позволить себе неврастению в стиле Belle Ёpoque. В 1916 году один рейнский фабрикант прибыл в Арвайлер из-за «тяжелой неврастении» с целью избежать военной службы. В истории болезни он честно признался в тяжелом алкоголизме, хотя в аттестацию это не вошло. Но когда он уже не в первый раз в пьяном виде шумно вломился в клинику, врач не выдержал: до этого он ему всегда помогал, но теперь «отказывается от него и больше его не покрывает». «Будет настоящим позором, если, пока его ровесники сидят в окопах… и т. д. и т. д., в нем не проснется даже искра чести». Но такая угроза – единичное явление в документах, хотя оснований для подобной критики нашлось бы немало, и именно среди платных пациентов.

После 1918 года ведущие медики уверенной рукой подвели подробные итоги. Если Германия и проиграла войну, то медицина одержала победу: над «врагами медицины и фанатиками натуропатии» (Гис). В научном смысле медицина после 1918 года явно стала «суровее», чем до 1914 года: более специализированной и менее открытой для дилетантов. В остальном неоднократно утверждалось, что мировая война наконец-то принесла ясное доказательство психического первоисточника нервных расстройств. Правда, при более внимательном чтении текстов заметно, как трудно было исключить из дискуссии войну как патогенный фактор (см. примеч. 139).

Разговоры о том, что неврастения обусловлена модерном, во время войны стихли: это была точка зрения Карла Бонхёффера, с 1912 года руководившего неврологической клиникой Шарите, и многих других. Гаупп в статье о «неврозах испуга и неврастении», опубликованной в медицинском справочнике о мировой войне, подчеркнул, «что до войны мы очень сильно переоценивали значение физического и психического утомления как болезнетворного фактора». На фронтах сотни тысяч солдат годами выдерживали «такое напряжение и совершали такие достижения […], каких никогда не знала армия, и каких никто не ожидал от современного нервного человека». Однако у этого славного итога имеются некоторые вычеты. Надежная статистика «военной неврастении» отсутствует. В лазаретах преобладали в основном истерики, однако в действительности «участники военных действий, без сомнения, много чаще страдали неврастенией, чем истерией». При этом большинство из них терпеливо переносили строевую службу, не заявляя о своей болезни. В целом война принесла с собой «чудовищный поток вредоносных воздействий на нервы мужчин – участников военных действий» (см. примеч. 140).