Эпоха нервозности. Германия от Бисмарка до Гитлера

«Мировая война научила нас тому, – заверял Бумке, как и многие другие послевоенные авторитеты, – что большинство здоровых людей выносят очень напряженные физические и психические усилия, не становясь неврастениками». Но тема «неврастения на войне» на этом не исчерпывалась. «Многие, кто никогда не видел фронта, – продолжал он, – в военное время приобрели симптомы неврастении». Война принесла с собой «лавинообразный рост неврозов». Постоянно указывая на психогенное происхождение неврозов, он тем не менее не может избавиться от войны как внешнего фактора. Иногда даже возникают сомнения в его научной добросовестности. Так, Бумке, ссылаясь на опыт войны, совершенно исключает «умственную перегрузку» как причину неврастении, а через две фразы после этого объясняет частоту неврастении среди офицеров «хроническим напряжением воли и чувством гиперответственности (в комплексе с физическими трудностями)». При этом для военнослужащих более низкого ранга он считает типичной чисто психогенную истерию. В попытке выстроить иерархию неврологических заболеваний в духе более ранней иерархии Гельпаха («нервозные буржуа – истеричные рабочие») он был не одинок. После войны в учебники как хрестоматийный вошел факт, что «великий эксперимент» мировой войны доказал соотношение между неврастениками и истериками у рядового состава 2:1, а у офицерского – 8:1. Но так или иначе неврастеники и на войне составляли большинство (см. примеч. 141).

В исследовании, посвященном неврастении во время войны, которое было закончено в сентябре 1918 года и получило признание ведущих психиатров и неврологов, Гельпах убедительнее всего доказал, что различные формы неврастении в ходе войны получили широкое распространение и перешагнули классовые границы. При первом столкновении с войной «рождалась истерия – королева неврозов и ее сфинкс; с постепенным привыканием к войне подступает неврастения – незаметная обывательница, что не загадывает загадок и предлагает вопрошающему правдивые ответы» (см. примеч. 142). Новая и оригинальная характеристика неврастении, выдает, что это расстройство по-прежнему было распространенным, но наскучило медикам. Интересно наблюдение Гельпаха, что в то время как более легкие случаи «мирной неврастении» часто принимали «гневную» форму, «полевая неврастения» в типичных случаях приобретала «депрессивную окраску с тенденцией к мирной разрядке». Не удивительно, ведь агрессивная форма во время войны находила выход в социально допускаемых действиях. Депрессивная же неврастения оставалась и была мало заметна в окопах, ведь в позиционной войне была востребована покорность судьбе. Гельпах хотя и признавал, что «вопреки ожиданиям наш неврастеничный век» в целом выдержал «чудовищное испытание для нервов», но возражал против трактовки войны как контрдоказательства против всего учения о неврастении. В конце он говорит о неврастении во множественном числе: хотя предвоенная неврастения связана с культурными условиями своего времени, однако с изменением этих условий явления неврастении не вымерли, но возникли новые неврастении. Другие неврологи также отмечали у солдат распространение симптомов неврастении, но только эти симптомы менее, чем в мирное время, складывались в яркую общую картину (см. примеч. 143). В военных кругах основную тревогу и заботу вызвало явление контузии, «военной дрожи», носители которой трактовались как истерики, а малозаметные неврастеники внимания не привлекали.

Война усилила веру в могущество воли, потому что уже и до 1914 года многие хотели в нее верить. Но в реальности опыт войны был многозначен, он мог считаться также наукой о том, насколько люди способны подавить собственную волю к жизни. Да, стабильные натуры, которым повезло и которых миновали серьезные ранения, могли выйти из мировой войны с ощущением психологической устойчивости и, вопреки поражению Германии, выглядеть в собственных глазах победителями. Но что было с огромным множеством других?

Бумке указывал на то, что после 9 ноября 1918 года[250] «многие психогенные реакции спонтанно излечились». Гаупп усматривал в революционных событиях выплеск нервозности, обусловленной войной: страдание и отчаяние, но также и «гнев за многолетний обман лишили нервно содрогавшуюся душу полумертвого от голода народа всякого внутреннего протеста против наступающей красной волны» – конгломерат теорий нервозности и «удара ножом в спину»[251]. «Политический радикализм» того времени, писал он далее, есть «не что иное, как симптом неврастении», причем эта неврастения характеризуется беспорядочным поиском раздражителей: «или крайне правое, или крайне левое, все остальное – скучно», – сказал один невротик, как сообщает Гаупп (см. примеч. 144).