Эпоха нервозности. Германия от Бисмарка до Гитлера

Вследствие этого в терапии стала преобладать тенденция к внушению: Макс Нонне[249], восходящая звезда неврологии, добился признания как специалист по гипнозу, хотя в последние предвоенные годы гипноз утратил свои позиции. Неврологические лазареты Седьмой армии, дислоцированной в южной части Западного фронта, в 1917 году во время самых страшных позиционных боев ввели метод внушения, потому что он оказался «более мягким и не менее надежным, чем прочие методы». Показатели выздоровления, как сообщалось, приближались к 100 % – невероятно! Как сообщал санитарный советник Омен, внушением – и не только при истерии, но, вопреки учебникам, даже при неврастении – достигался «необычайный, часто совершенно неожиданный» эффект. «При неврастении внушение часто приносит значительно больше, чем все оборудование неврологических лечебниц». Видно, как ярко опыт войны сказался на терапевтическом учении в целом. Однако успехи гипноза были по-прежнему сильно обусловлены личностью и ситуацией, и под гнетом войны никто не думал о том, свидетельствует ли исчезновение внешних симптомов о подлинном выздоровлении. Дурной славой пользовалась электротерапия, эволюционировавшая почти до настоящей пытки и, возможно, делавшая ставку на то, что пациент от ужаса признает себя выздоровевшим. Следует заметить, что и во время войны подобные практики вызывали ожесточенные протесты. Отто Бинсвангер – тот самый, который до войны уговаривал платежеспособных неврастеников проходить дорогостоящее лечение, по отношению к военным невротикам проявлял устрашающую твердость; его «курс психической абстиненции», который открытым текстом означал запирание пациента в темной комнате с лишением пищи, осуждал даже далекий от сантиментов Макс Нонне (см. примеч. 134).

Игра в кошки-мышки между врачом и пациентом, как прежде в случае травматического невроза, продолжилась теперь с военными невротиками. Однако это вовсе не значит, что в конце такой игры «мышь» обязательно оказывалась съеденной. Как грубо ни обращались бы иные военные врачи с «нервозными» солдатами, в общем и целом нервные расстройства, видимо, служили недурным средством покинуть фронт и спасти собственную шкуру. Похоже, что за воинственным пылом медиков скрывалось желание утаить от общества этот факт. Отправлять обратно на фронт военных в высшей стадии нервозности считалось рискованным уже потому, что нервозность воспринимали как заразную болезнь. Немецкое учение о нервах даже на войне сохранило остатки присущих ему мягких и гуманных тенденций. Среди англичан преобладала иная мораль, и пустившийся в бегство фронтовик имел куда больше шансов получить пулю как дезертир, чем попасть в санаторий из-за нервного истощения (см. примеч. 135).

Гельпах в 1918 году упомянул как общеизвестный факт, что «военные истерики […] потеряны для применения на войне». К концу войны – что не удивительно – общая картина воздействия солдатского быта на психику резко ухудшается. Тем не менее Гельпах проводил резкую черту между истериками и неврастениками: «при военной неврастении» прогноз, по его мнению, «замечательно благоприятный». Добрую половину пациентов можно было выписывать с заключением «годен к строевой службе». Он делает комплимент неврастеникам: «Внутренняя прямолинейность неврастении сохраняется и здесь; неврастеник страдает от своего расстройства так честно и осознанно, что счастлив как можно скорее избавиться от него». Тем не менее он не рекомендует посылать обратно на фронт невротика в случае резкого протеста с его стороны. Эрнст Байер, начальник Родербиркена, во время войны специализировавшийся на лечении контуженных методом мгновенного внушения, пришел к убеждению, что для успеха лечения «очень важно», чтобы пациенты «прямой дорогой возвращались из лазарета на родину» (см. примеч. 136).

Макс Нонне после войны заметил, что хотя сообщений о том, что военные невротики после успешной терапии вновь смело шли в бой, было немало, все эти случаи были все же «исключениями». «У большинства таких пациентов при угрозе или реальном наступлении военных действий случался рецидив. В результате военное министерство вынесло предписание, основанное на медицинских экспертных заключениях: не писать таких пациентов, как “пригодных к строевой службе”, а использовать их иначе в интересах армии». В конечном счете обращение с военными невротиками было по военным масштабам гуманным, однако во время войны об этом предпочитали не говорить громко. Позже сторонник жесткой линии раздраженно говорил о том, «как быстро мы за несколько месяцев пребывания на больничной койке делали из наших превосходных солдат ни к чему не годное отребье». Во Вторую мировую войну психиатры использовали этот опыт и посылали невротиков в строй. Как сообщал Бумке, с 1916 года, со времени «военного заседания» неврологов, «целое поколение врачей воспитывалось в этом духе». Уже во время войны военное командование предпочитало молодых врачей, более «смелых» в обращении с невротиками, чем опытные и рассудительные старшего поколения (см. примеч. 137).