Эра Меркурия. Евреи в современном мире

поколение иммигрантов старалось дать своим детям уверенность в будущем, а для этого, по его понятиям, требовалось американское образование. При этом иммигранты отторгали своих детей от своей собственной культуры, создавая огромную пропасть между поколениями, что приводило к ожесточенным конфликтам, часто не оставлявшим никаких надежд на примирение. В то время как прочие группы населения прививали своим детям традиционные ценности, выходцы из Восточной Европы не передавали детям нравственных норм своего прошлого. Вместо этого они передавали детей Америке[383].

Америка воспроизводила знакомую европейскую схему. За выходом из гетто и достижением экономического успеха следовал бунт против еврейства как “химерической национальности” капитализма. Евреи были большими марксистами, чем мировой пролетариат, потому что они были больше похожи на Маркса. К Америке это относится вдвойне, потому что Америка была землей обетованной для homines rationalistici artificielles, страной химерической национальности без мессианской интеллигенции. Одна из стратегий состояла в том, чтобы сохранить еврейство, восстановить его, если оно было утрачено, или реформировать его при помощи процедуры, которую Бромберг назвал “протестантизацией иудаизма”. Другая – в том, чтобы присоединиться к собственной мессианской интеллигенции, “Движению”. Большинство “нью-йоркских интеллектуалов” 1930-х годов были детьми еврейских иммигрантов из России. Они были не современными интеллектуалами, занятыми в “производстве культуры”, а заокеанским филиалом русской интеллигенции – истинно верующими в храме вечной юности, жрецами пролетарской политики, обитателями “островков свободы” в империи, которая, по словам одного выпускника Городского колледжа, “оказалась так же глуха к марксистскому анализу, как другие земли, в другие времена, были глухи к громоподобным проповедям Исайи”[384].

Американские островки свободы – как и русские – не были необитаемыми. По словам Дэвида А. Холлингера, новая космополитическая интеллигенция “сформировалась посредством слияния двух восстаний против провинциальности – одного в среде коренных «белых протестантов англосаксонского происхождения», не желавших мириться с ограничениями «пуританства», другого в среде сыновей иммигрантов, не желавших мириться с ограничениями еврейской замкнутости, особенно восточноевропейского образца”. По словам Джозефа Фримана, бежавшего из черты оседлости в коммунистическое движение с пересадкой в Колумбийском университете (где он прочитал Мэтью Арнольда), обе группы одновременно двигались “от Моисея и Иисуса к Венере и Аполлону, от общего «иудеохристианского аскетизма» к эллинистическому «прибежищу душ, восставших против пуританского рабства»”. Подобно кружку Абрахама Кахана в Вильне (“Никакого различия между евреем и христианином! Дух истинного равенства и братства!”), прибежище Фримана было новой семьей без отцов, “идеальным обществом, к которому мы все стремились, – обществом, в котором не существовало никаких расовых барьеров”[385]. Бывшие евреи унаследовали всю полноту истории человечества, с тем чтобы преступить ее пределы.

Ко времени окончания университета мы уже не были в культурном отношении евреями. Мы были людьми Запада, введенными, как составная ее часть, в культуру, сплавившую ценности Иерусалима, Египта, Греции и Древнего Рима с католической культурой Средних веков, гуманистической культурой Возрождения, идеалами равенства Французской революции и научными концепциями девятнадцатого века. К этому сплаву мы добавили социализм, представлявшийся нам вершиной всего великого, что есть в западной культуре[386].

Они были, подобно виленским друзьям матери Мандельштама, единым “поколением”, шедшим за “светлыми личностями” к “самосожженью” (не своему собственному, если не считать тайных агентов, завербованных Надеждой Улановской). По воспоминаниям Исаака Розенфельда о жизни в Чикагском университете в 1930-е годы: