Эра Меркурия. Евреи в современном мире

Теперь я попробую восстановить равновесие и начну писать о добровольной службе в армии и о тех, кто от нее уклоняется, о смерти Усышкина и смерти Брандайса, о войне в России… Почему бы мне и не писать обо всем этом в моем дневнике? Из этих фактов складывается история, их будут помнить всегда, между тем как личные мелочи выветрятся и будут преданы забвению. Утратятся и исчезнут[393].

Йишув не был Советским Союзом. Он был маленьким, племенным и беззастенчиво провинциальным. Его единство было добровольным (дезертиров презирали, но не удерживали), а его воинственность направлялась вовне, на легко определяемых неевреев. Он был мессианским, но и одним из многих, уникальным, но и “нормальным” (то есть соответствующим националистическому стандарту, который и сам был в значительной степени библейским). Как писал в 1937 году один из учеников Герцлийской гимназии, “наш народ породил великих, жаждавших свободы героев; из этих героев вышли пророки, предрекшие мир всеобщей честности и справедливости, потому что наш народ – героический и благородный народ; суровая и полная страданий жизнь в Изгнании унизила его, но ему еще предстоит нести свет другим народам”[394].

И сионизм, и советский коммунизм представляли собой апокалиптические восстания против капитализма, “мещанства” и “химерической национальности”. Но сионизм принадлежал к интегрально-националистическому крылу революции против современности и имел с ним много общего в сфере риторики и эстетики. В 1930-е годы дети Хавы чаще, чем их советские братья и сестры, ходили в походы, занимались физкультурой и пели вокруг костра, больше говорили о здоровом (мужском) теле, более страстно соединялись с природой (в круглогодичной дачной пасторали) и еще более серьезно готовились к труду и обороне. Большевики старались создать идеальное сочетание меркурианства с аполлонизмом; сионисты старались превратить меркурианцев в аполлонийцев. Большевики стирали различия между городом и деревней, строя города; сионисты преодолевали урбанизм диаспоры, строя деревни. Дети Годл хотели стать поэтами, учеными и инженерами; дети Хавы хотели стать вооруженными фермерами и “еврейскими военачальниками”. Дети Бейлки хотели стать детьми кого-нибудь другого – предпочтительно Годл.

* * *

Если бы Перчик, муж Годл, и в самом деле стал народным комиссаром, директором издательства, сотрудником НКВД или видным старым большевиком, процветание его семьи и счастливое детство его детей, скорее всего, закончилось бы во время Большого террора 1937–1938 годов. Социализм стремился к полной прозрачности личности – окончательному совпадению жизни каждого человека с историей мировой революции (и в конечном счете с историей жизни товарища Сталина, представленной в “Кратком курсе истории ВКП(б)”). Победив врагов революции и политических противников, уничтожив “эксплуататорские классы”, заменив (или “перековав”) “буржуазных спецов”, подавив внутренних оппозиционеров, национализировав земледельцев и скотоводов и построив к 1934 году “основы социализма”, советская власть осталась без распознаваемых невооруженным глазом классовых врагов. Но долгожданной чистоты все не было – и режим, провозгласив победу над прошлым, обратил оружие против себя самого. Изнывающие под недреманным оком Сталина, преданные безграничному насилию и терзаемые демонами предательства и взаимной подозрительности, верховные жрецы революции принесли себя в жертву социализму и его земному пророку. Как Бухарин писал Сталину из тюрьмы,