Эра Меркурия. Евреи в современном мире

есть какая-то большая и смелая политическая идея генеральной чистки… Без меня здесь не могли обойтись. Одних обезвреживают так-то, других – по-другому, третьих – по-третьему. Страховочным моментом является и то, что люди неизбежно говорят друг о друге и навсегда поселяют друг к другу недоверие…

Господи, если бы был такой инструмент, чтобы ты видел всю мою расклеванную и истерзанную душу! Если б ты видел, как я внутренне к тебе привязан… Теперь нет ангела, который отвел бы меч Аврамов, и роковые судьбы осуществятся!..

Я готовлюсь душевно к уходу от земной юдоли, и нет во мне по отношению ко всем вам, и к партии, и ко всему делу – ничего, кроме великой, безграничной любви…

Прошу у тебя последнего прощения (душевного, а не другого)[395].

И как Ежов, руководивший казнью Бухарина, заявил накануне своей собственной:

Я в течение 25 лет своей партийной жизни честно боролся с врагами и уничтожал врагов… Я почистил 14 000 чекистов. Но огромная моя вина заключается в том, что я мало их почистил… Кругом меня были враги народа, мои враги… Передайте Сталину, что умирать я буду с его именем на устах[396].

Революция добралась, наконец, до своих детей – или, вернее, родителей, поскольку Годл и в особенности Перчик имели гораздо больше шансов быть арестованными, чем юные представители “первого советского поколения”. Революция оказалась такой же отцеубийственной, как ее родители, и никого это не озадачило больше, чем самих революционеров. Надежда Улановская, вернувшаяся из Соединенных Штатов незадолго до Большого террора, вспоминала:

Когда при очередном аресте я недоумевала: “Что же делается? Почему? За что?” – отец [т. е. ее муж, агент ГРУ] спокойно ответил: “Что ты так волнуешься? Когда я рассказывал, как расстреливали белых офицеров в Крыму, – не волновалась? Когда буржуазию, кулаков уничтожали – ты оправдывала? А как дошло дело до нас: как, почему? А это с самого начала так было”. Я ему резонно: “Я понимаю, что, когда людей убивают – это ужасно, но раньше мы знали, что это нужно для революции. Но тут же не дается никаких объяснений!” И мы стали искать в прошлом – когда же началось?[397]

Улановские искали в прошлом, сидя у себя дома; большинство их друзей и сослуживцев занималось этим в кабинетах следователей. Каждое признание было (сочиненной в соавторстве) попыткой найти истоки предательства, каждое публичное выступление – комментарием о происхождении совершенства. Как сказал Бабель на Первом съезде советских писателей в 1934 году,