Эринии

— Не знаю, — сказала Рита, потому что хотела закончить этот разговор и допить кофе. — Мне все равно. Ага, сигареты. Это самое важное.

Она положила трубку и вернулась в гостиную. Ежиковы пальчики и щечки были коричневые. На светло-бежевом ковре, в пятне от пролитого кофе, возле опрокинутой чашки лежал кусок торта «Захер», который ребенок лизал, как зверек.

Рита села и закурила. Она вся дрожала, в голове мелькали какие-то картины, рот был полон дыма, а душа — ненависти. К родному ребенку. И собственному отцу, из-за которого она была обречена сидеть под домашним арестом.

XIII

Попельский проснулся около полудня и едва успел на совещание к Зубику. Мысленно проклинал дешевую водку, которую купил под утро в какой-то забегаловке возле вокзала. Он продолжал ощущать ее противный вкус. Мог простить себе это непродолжительное обезболивание, мнимое излечение эмоционального напряжения, которое появилось, когда удостоверился, что Марцелий Вильк — это не Ирод! Я мог напиться сегодня после работы, думал он. В изысканном «Атласе» опорожнить бутылку «Старки» под мясной рулет и селедку «под шубой»! Но нет! Надо было непременно напиться какой-то люри[62] в пять утра! Хорошо, что все кончилось похмельем, а не отравлением!

Попельский сидел мрачный, забавлялся своими плохо застегнутыми запонками на манжетах, потирал пальцем небритый подбородок и думал о вареных сардельках с хреном, которые отчаянно звали его с кухни, когда он, голодный как волк, выбегал на совещание.

Как комиссар и надеялся, первый день расследования не принес ничего интересного. Грабский и Кацнельсон рыскали во всех возможных конторах и беседовали с огромным количеством промышленников и владельцев различных фирм. Результаты этих разговоров были жалкими, хотя двое людей узнали сегодня на фото своих подчиненных, которых немедленно привезли на Лонцкого. Там, ругаясь и угрожая, они ждали опознания. Хотя полицейские не заметили ни одного поразительного сходства между задержанными и мужчиной с портрета, к тому же один из них был бородачом. Однако, согласно приказу, окончательное опознание должен был провести Попельский. Перед совещанием у Зубика лишь взглянул на задержанных и сразу отрицательно покачал головой. «Чем вы разгневали своего шефа», — ворчали полицейские, выпуская их на волю.

Цыган и Жехалко безрезультатно обходили разных врачей и медицинские учреждения. Всюду их сплавляли, ссылаясь на врачебную тайну. При этом они выслушали кучу обвинений в отсутствии у полицейских такта. Преодолеть благородное сопротивление медиков не помогли даже описания неимоверных страданий, которые испытал ребенок. Даже многочисленные связи и авторитет Пидгирного, который оказался чрезвычайно настойчивым в поисках различных подходов к служителям Эскулапа, ничего не дали. Сотрудничать с полицией согласились только двое врачей иудейского происхождения. К сожалению, их пациенты-эпилептики тоже принадлежали исключительно к этой национальности, а составленный Попельским словесный портрет исключал такую вероятность.

Поэтому не удивительно, что задолго до полудня Цыган и Жехалко, потерпев поражение на «медицинском фронте», быстро примкнули к коллегам. Оказавшись вчетвером, они поделили обязанности и углубились в мир запыленных папок, шкафов с дребезжащими жалюзи, антресолей, чьи окна из молочного стекла выходили на цеха или грязные дворы, одним словом — в империю конторских работников в нарукавниках, защитных козырьках на лбу и больших очках. Результаты поисков этой четверки были так же жалки, как и последствия опроса Попельским продавцов шляп. Однако худшие известия приготовил для них Зубик.

— Вам известно, господа, сколько сегодня вызвалось граждан, которые узнали на плакатах лицо подозреваемого? — Начальник в отчаянии обхватил подбородок и пухлые щеки обеими ладонями. — Тридцать два! Четыре звонка и двадцать восемь человек, которые явились лично, в том числе один несомненный вар’ят[63] с Кульпаркова, которого временно выпустили. Этот во всем признался.

— Теща узнала на плакате ненавистного зятя? — проворчал Попельский.

— Не время шутить, комиссар. — Зубик встопорщил остатки мастерски зачесанных волос. — Конечно, признания могут быть ложными. Из-за нехватки людей мне пришлось позвонить надинспектору Доманскому и попросить у него дополнительных людей для проверки всех этих обращений. И знаете, что он мне ответил? Что может прислать мне трех работников. Трех! Остальные находится на войсковых учениях!

— Ну что же, — нахмурился Грабский. — Идет война…

— Идет война! — рявкнул Зубик. — А мне здесь решение принимать! И я принял! Сейчас не будем проверять тех, кто обратился из населения. Записываем фамилии, но не проверяем! Проверим их…

— После войны, — добавил Попельский.

— Пан комиссар, — зашипел Зубик. — Вы сейчас разве что шуточками можете похвастаться!

Наступила тишина. Попельский закурил сигарету, но тут же ее затушил. С перепоя табак ему не понравился.