Эркюль Пуаро

– Этим присяжным вы явно пришлись не по вкусу, – сказал Джепп и снова улыбнулся. – Шутка, каких я уже не слышал много лет.

Во время прекрасного ужина, устроенного маленьким бельгийцем, друзья по молчаливому согласию ни словом не обмолвились о преступлении.

– Оказывается, и в Англии можно приятно поужинать, – с удовольствием заметил Фурнье, искусно пуская в дело заботливо приготовленную зубочистку.

– Восхитительный ужин, мосье Пуаро, – сказал Тибо.

– Немного офранцуженный, но действительно превосходный, – согласился Джепп.

– Пища всегда должна легко ложиться на желудок, – сказал Пуаро. – Ей не следует быть настолько тяжелой, чтобы парализовать мысль.

– Не могу сказать, чтобы мой желудок доставлял мне какие-нибудь неприятности, – сказал Джепп. – Но с вашим замечанием я не спорю. А теперь можно заняться и делами. Я слышал, у мосье Тибо сегодня вечером какая-то деловая встреча. Поэтому я предлагаю прежде всего проконсультироваться с ним по вопросам, которые кажутся нам существенными.

– Я к вашим услугам, господа. Вполне естественно, здесь я могу говорить свободнее, чем в зале суда. Перед заседанием у меня состоялся минутный разговор с инспектором Джеппом, он мне намекнул, как себя вести, – излагать только необходимые для суда факты.

– Совершенно верно, – подтвердил Джепп. – Ни к чему раньше времени раскрывать карты. А сейчас мы выслушаем всё, известное вам об этой Жизель.

– Говоря откровенно, я знаю о ней совсем мало. Пожалуй, то, что и все, что было на виду. Что же касается ее личной жизни, то здесь мне известно и того меньше. Очевидно, мосье Фурнье сможет рассказать вам больше меня. Но вот что я могу вам сообщить: мадам Жизель была таким человеком, которого у вас в Англии называют личностью с сильным характером. В этом смысле она была уникальна. О ее прошлой жизни ничего не известно. В молодости она была хороша собой, но после оспы внешность ее подурнела. У меня сложилось мнение, что эта женщина любила силу. Она и сама обладала огромной силой, была энергичным, волевым и способным дельцом. Она принадлежала к тому типу бесчувственных хладнокровных француженок, которые никогда не позволяли своим чувствам превалировать над делами. Но у нее была твердая репутация человека, занимавшегося своим делом до педантичности честно.

Он взглянул на Фурнье, как бы ища у него поддержки. Фурнье меланхолически кивнул.

– Да, – сказал он, – по ее собственным представлениям, она была человек честный. И все же ее можно было бы привлечь к ответу перед законом.

– Вы хотите сказать, что она...

– Занималась шантажом, – закончил Фурнье.

– Шантажом? – словно эхо, переспросил Джепп.

– Да, именно шантажом, но весьма странного свойства. Правилом мадам Жизель было давать деньги под проценты на условиях, которые здесь, у вас в стране, называются «лишь под расписку». Она вела себя благоразумно, когда решала, какую сумму и на каких условиях она собиралась ссудить. Но она пользовалась своими собственными методами, когда дело касалось возврата ей денег.

Пуаро с огромным интересом слушал мосье Фурнье.

– Как сегодня уже упомянул мэтр Тибо, клиентами мадам Жизель были лица высшего общества и люди определенных профессий: врачи, адвокаты, учителя. Все они не могли пренебрегать общественным мнением, а у мадам Жизель были свои особые пути получения информации об этих людях... У нее было правилом до выдачи денег собрать о своем клиенте как можно больше сведений. Речь, конечно, идет о крупных суммах. И могу сказать, ее система сбора информации была превосходной. Я повторю только что сказанное нашим уважаемым другом: в своих глазах мадам Жизель была до щепетильности честной. Но она доверяла лишь тем, кто доверял ей. Я абсолютно уверен, что она никогда не использовала порочащие человека факты, никогда не разглашала тайны людей, пока была уверена в возврате денег.

– Вы хотите сказать, что эти тайны служили для нее чем-то вроде гарантии? – спросил Пуаро.

– Совершенно верно. Но уж если она пускала их в дело, то становилась совершенно безжалостной и глухой к любым проявлениям чувств. И, должен вам сказать, джентльмены, эта ее система себя блестяще оправдывала! Очень, очень редко случалось ей нести убытки. Мужчина или женщина, занимавшие известное положение в обществе, шли на любые, самые отчаянные условия, лишь бы вернуть долг и избежать публичного скандала. Нам уже известно многое о ее деятельности. Что же касается вопроса о том, насколько все это было правомочным и соответствовало юридическим законам... – он пожал плечами. – Здесь, конечно, все обстоит намного труднее. Человеческая натура – вещь загадочная.

– А что же было в тех случаях, когда ей, как вы сказали, случалось списывать какую-то сумму в убыток? – спросил Пуаро.

– В этом случае, – ответил медленно Фурнье, – сведения, которыми она располагала, предавались всеобщей гласности или заинтересованному в этих сведениях лицу.

Некоторое время все молчали.

– А с финансовой стороны ей это было выгодно? – спросил Пуаро.