Эркюль Пуаро

Фурнье сел и вытащил из кармана блокнот.

– В прошлый раз, мадемуазель, вы заявили мне, будто не знаете фамилий клиентов мадам Жизель... А сегодня рассказали, что некоторые из них просили о снисхождении. Значит, все-таки вы кое-что знаете об этих людях?

– Я вам все объясню, мосье. Мадам никогда никого не называла по имени. Она никогда ни с кем не обсуждала своих дел. Но все же человек есть человек, не так ли? Иногда у нее вырывались отдельные восклицания, замечания. Иногда мадам рассуждала вслух.

Пуаро весь превратился во внимание.

– Вот если бы вы привели нам некоторые примеры, мадемуазель...

– Сейчас... Ну вот, хотя бы такой. Приходит письмо. Мадам вскрывает его, смеется коротким, безразличным смехом и говорит: «Хнычете, умоляете, моя дорогая леди. Все равно вам придется платить». Или, обращаясь ко мне, она говорит: «Подумай только! Вот идиоты, нет, они настоящие дураки. Думают, я буду давать им крупные суммы без гарантий! Знать – значит иметь гарантии, Элиза. Знать – это значит обладать властью».

– А вы видели кого-нибудь из клиентов мадам, приходивших сюда?

– Нет, мосье, почти никогда. Вы ведь знаете, они проходили сразу на второй этаж. Чаще всего они приезжали вечером, когда уже было темно.

– До поездки в Англию мадам Жизель находилась в Париже?

– Она приехала в Париж накануне днем.

– А где она была?

– Уезжала на две недели в Довиль, Ле-Пине, Пари-пляж и Вимрё. В сентябре она обычно разъезжала по этим городам.

– А теперь, мадемуазель, подумайте и скажите, не знаете ли вы такого, что могло быть хоть как-то помочь нам?

Элиза задумалась. Но потом покачала головой и сказала:

– Нет, мосье. Я ничего не знаю. Мадам была в хорошем настроении. Дела ее шли превосходно, поездка была выгодной, она принесла ей доход. Потом мадам попросила меня позвонить в авиационную компанию «Юниверсал Эйрлайнз» и заказать ей билет на следующий день. На утренний рейс билетов не оказалось, и она получила место на двенадцатичасовой рейс.

– Она говорила, зачем летит в Англию? Она спешила туда по неотложным делам?

– О, нет, мосье. Мадам бывала в Англии довольно часто. Обычно она мне сообщала о своей поездке накануне.

– А в тот вечер к ней приходили клиенты?

– По-моему, был один человек, мосье. Но я в этом не уверена. Может быть, Жорж знает лучше. Мне мадам ничего не говорила.

Фурнье вытащил из кармана несколько фотографий, в основном это были моментальные снимки, сделанные в суде во время показаний свидетелей.

– Вы узнаете кого-нибудь из этих людей, мадемуазель?

Элиза взяла фотографии, внимательно посмотрела на них и покачала головой.

– Нет, мосье.

– Надо спросить об этом же Жоржа.

– Да, мосье. Но, к сожалению, у Жоржа совсем плохое зрение. Нам очень жаль его.

Фурнье встал.

– Ну что ж, мадемуазель, мы уходим. Я еще раз спрашиваю: вы абсолютно уверены, что ничего не забыли нам рассказать?

– Я? Но что же еще?

У Элизы был страдальческий вид.

– Ладно, все ясно. Пойдемте, мосье Пуаро. Простите, вы как будто что-то ищете?

И действительно, Пуаро как-то странно оглядывал комнату.

– Да, – сказал он, – я ищу и нигде не нахожу...

– А что именно?

– Фотографий. Фотографий родственников мадам Жизель, членов ее семьи.

Элиза покачала головой.

– У нее не было семьи, мосье. Она была совсем одна на целом свете.

– У нее была дочь, – резко сказал Пуаро.

– Да, верно. У нее была дочь, – ответила Элиза и вздохнула.

– Но здесь нигде нет фотографии дочери.

– О, мосье, вы этого не поймете. Это верно, у мадам была дочь, но все это было очень давно. Мадам ни разу не видела ее с самого младенческого возраста.

– Но как же так? – спросил Фурнье.

– Я не знаю, – Элиза многозначительно развела руками. – Все это было в дни молодости мадам. Я слышала, раньше она была очень красивой. Красивой и бедной. Может быть, она вышла замуж, а может, и не вышла. Я, например, думаю, она не была замужем. Несомненно, об этом ребенке как-то позаботились. А потом мадам заболела оспой, болезнь оказалась тяжелой, мадам почти умирала, а когда поправилась, от красоты не осталось и следа. Мадам отказалась от личной жизни и стала деловой женщиной.

– Но ведь она завещала все свои деньги дочери.

– И правильно поступила, – сказала Элиза. – Кому же, как не своему единственному ребенку, должна она была оставить наследство? Друзей мадам не имела, всегда одна-одинешенька. Страстью ее стали деньги, она хотела иметь их все больше и больше. А тратила она мало. И роскоши не любила.

– Она и вам оставила кое-что.

– Да, мне уже сообщили. Мадам всегда была щедрой и великодушной. Каждый год кроме жалованья давала мне значительную сумму. Я очень благодарна мадам.

– Хорошо, – сказал Фурнье. – Мы уходим, а по пути еще заглянем к Жоржу.

– Разрешите мне присоединиться к вам через минуту, друг мой, – сказал Пуаро.

– Как хотите.

Фурнье ушел.