Эркюль Пуаро

И тут мы столкнулись с очень любопытным, необъяснимым обстоятельством. В каюте Линнет Дойл мне подвернулась интереснейшая деталь: два флакона с цветным лаком для ногтей. Вообще дамы часто меняют цвет лака, Линнет же Дойл хранила верность «Кардиналу» – ярко-пунцовому лаку. На другом флакончике значилось: «Роза». Это бледно-розовый состав, однако остатки на дне флакона были ярко-красного цвета. Я заинтересовался и, вынув пробку, понюхал. Пахло не грушей, как полагается, а уксусом. Иными словами, на дне была капля-другая красной туши. Ничто не мешало мадам Дойл иметь пузырек красной туши, но тогда правильнее держать эту тушь в своем пузырьке, а не в склянке от лака. Тут потянулась ниточка к запятнанному носовому платку, в который был обернут револьвер. Красная тушь легко смывается, но она обязательно оставит бледно-розовое пятно.

Даже с этой слабой подсказки я мог подойти к истине. Новое событие развеяло последние сомнения. В обстоятельствах, обличающих в ней шантажистку, была убита Луиза Бурже. В дополнение к зажатому в руке обрывку тысячефранковой банкноты я вспомнил очень красноречивые слова, сказанные ею нынче утром.

Слушайте внимательно, поскольку тут-то и зарыта собака. Когда я спросил, не видела ли она кого накануне ночью на палубе, она дала вот такой любопытный ответ: «Конечно, если бы мне не спалось, если бы я поднялась на палубу, тогда, возможно, я могла бы увидеть убийцу, который входил в каюту мадам или выходил из нее». Что говорят нам эти слова?

Морща нос от умственного напряжения, Бесснер сразу сказал:

– Они говорят, что она поднялась на палубу.

– Нет-нет, вы не поняли. Зачем она говорила это нам?

– Чтобы намекнуть.

– Но зачем намекать нам? Если она знает убийцу, у нее два варианта: либо сказать правду, либо потребовать денег с заинтересованного лица. Она не делает ни того, ни другого. Она не объявляет: «Я никого не видела. Я спала». И она не говорит: «Я видела того-то. Это было таким-то образом». Зачем она со значением несет маловразумительный вздор? Parbleu, здесь могла быть только одна причина: ее намеки предназначались убийце. Следовательно, убийца находился среди нас. Но, кроме меня и полковника Рейса, там были еще только двое – Саймон Дойл и доктор Бесснер.

С диким ревом воспрянул доктор Бесснер.

– Ach! Что вы такое говорите! Вы обвиняете меня? Опять? Это смешно и не стоит даже презрения.

Пуаро одернул его:

– Помолчите! Я говорю, что думал в то время. Будем объективны.

– Он не говорит, что сейчас думает на вас, – примирительно сказала Корнелия.

Пуаро без паузы продолжал:

– Так что выбирать приходилось между Саймоном Дойлом и доктором Бесснером. Но какой смысл доктору Бесснеру убивать Линнет Дойл? Никакого, насколько я знаю. Значит – Саймон Дойл? А это невозможно. Множество свидетелей клятвенно подтвердят, что до ссоры Саймон Дойл не покидал салона. Во время же ссоры он был ранен и просто физически не мог выйти. Располагал я убедительными свидетельствами на этот счет? Да, по первому пункту у меня были показания мадемуазель Робсон, Фанторпа и Жаклин де Бельфор, а по второму представили квалифицированные свидетельства доктор Бесснер и мадемуазель Бауэрс. Сомнениям просто не оставалось места.

Виноватым, таким образом, должен быть доктор Бесснер. В пользу этого говорит и то, что горничная была заколота скальпелем. Правда, внимание к этому обстоятельству привлек сам Бесснер.

Вот тут, друзья мои, мне вдруг уяснилась одна совершенно бесспорная вещь. Намеки Луизы Бурже не предназначались доктору Бесснеру, поскольку она превосходно могла переговорить с ним наедине в любое время. Ей нужно было, чтобы из всех нас ее понял только один человек: Саймон Дойл! Саймон Дойл ранен, его постоянно опекает доктор, он лежит в его каюте. Именно ему она спешила высказать свои темные намеки, поскольку другого случая могло и не представиться. Я вспомнил, как она к нему взывала: «Мосье, умоляю, – вы видите, что происходит? Что мне сказать?» А он ответил: «Дорогая моя, не будьте дурой. Никто и не думает, что вы что-то там видели или слышали. Все будет хорошо, я прослежу. Никто вас ни в чем не обвиняет». Ей нужны были эти гарантии – и она их получила.

Оглушительно фыркнул Бесснер:

– Ach, это глупость! Неужели вы думаете, что с переломанной костью и в лубке можно расхаживать по пароходу и закалывать людей? Говорю вам: Саймон Дойл не мог покинуть каюту.

Пуаро негромко сказал:

– Вы правы: не мог. И тем не менее я тоже прав! Ни в какую другую сторону нельзя истолковать слова Луизы Бурже.