Ермак

Татарские скопища рассеялись, как пороховой дым в поле. После беспрестанного шума битвы — криков исступленных в злобе людей, стонов раненых, лязга мечей и грохота каленых ядер — на Чувашском мысу вдруг наступило глубокое безмолвие. На высоком холме не развевался больше на длинном шесте белый хвост — Кучумово знамя. Опустел ханский шатер, подле него остались лишь многочисленные перепутанные следы конских копыт да под осенним ветром сиротливо покачивалась помятая горькая полынь. Холмы, яр и равнина пестрели телами татар и казаков. Они раскиданы были и на береговых обрывах, и на валах, и во рвах, и на засеках. Изредка перекликались голоса: сотники с казаками обыскивали топкий берег и яр, подбирали покалеченных товарищей, относили в стан, а мертвых — к братской могиле.

Сняв шелом и прижав его к груди, Ермак, тяжело ступая, шел по бранному полю. На душе лежала скорбь, — среди великого множества вражьих трупов он узнавал своих недавних соратников. Склонив голову, он всматривался в бородатое посеченное лицо, в померкшие глаза рослого богатыря, зажавшего в руке тяжелую секиру, которая порасшибала немало татарских голов.

— Храбрый и непомерной силы был казак Трофим Колесо! Вечная память тебе и другим нашим, положившим живот свой за великое дерзание! — атаман низко поклонился телу донца. — Браты, с честью предадим его земле.

За Ермаком склонили головы атаманы Иван Кольцо, Гроза, Пан и Матвей Мещеряк, сопровождавшие его в печальном шествии…

Всегда веселый, разудалый и насмешливый, Иван Кольцо присмирел.

— Эх, батька, — с грустью прошептал он. — Каких сынов спородил тихий Дон, и вот где они сложили свои буйные, неугомонные головушки!

Ермак выпрямился.

— На то пошли, Иванко! Не купцы мы, не бояре и не приказные, чтобы умирать в перинах от хворостей; казаку положена смерть в сече, в бранном поединке! Правда твой, из многих сел, из разных краев сошлись мы на путь-дорожку, и у каждого была своя матушка, ронявшая над колыбелью слезы. Но и дело, на которое пошли мы, велико! Уложило оно героев в единую братскую могилу. И мир им — великим воинам! Помянет их Русь!

Кольцо молча кивнул головой, понурился.

Неподалеку, под березонькой, вырыта глубокая могила, подле нее складывали в ряд боевых братков. Со всего бранного поля снесли бережно сто семь павших товарищей. Поп Савва разжигал кадило, синий дымок горючей смолки потянулся витками к хмурому небу. Трепетали на ветру воинские хоругви. Подошли атаманы с обнаженными головами. Началась панихида. Поп Савва в холщовой рясе с волнением отпевал убиенных. Со многими из них он побывал и под Азовом, и в Астрахани, и в Сарайчике, пошумел и на Каспии, и на Волге-реке, а сейчас вот они улеглись рядами навсегда. Он каждого знал в лицо и помнил по имени.

Дрогнувшим голосом он возгласил вечную память, и казаки стали укладывать тела в могилу. Тяжело опустив плечи, стоял перед ямой Ермак, но не слезы и отчаяние читались в его лице. Мрачным огнем осветилось оно, и были в нем и скорбь по товарищам, и ненависть к врагу, и упорная, как железо, воля — все вынести и все одолеть. Ермак бросил три горсти стылой земли в могилу и негромко сказал:

— Прощайте, други, навеки прощайте! Рано легли вы, рано оставили нас! Ну что ж, мы живы и продолжим ваш тяжкий путь! — Взглянув на водружаемый над могилой — деревянный крест, он возвысил голос: — Все на земле разрушится, истлеет, и древо это отстоит свое, только одно не поддастся времени — ваша нетленная слава!

С грустным раздумьем взирали атаманы и казаки на выраставший перед ними широкий могильный холм, под которым их други-товарищи обрели вечный покой…

Вечерело. Густая синь опускалась на поля и холмы. Отпировали свой кровавый пир вороны и с граем улетели в густую рощу. Ермак надел шелом и медленно пошел к становищу. Дорогой снова возникли мысли о делах, о Кучуме. Где хан Кучум? Что ждет казаков впереди? Сказывали перебежчики — Искер недалеко. Высоки валы и тыны вокруг ханского городища! Соберет ли Кучум свежее войско?

Чутье опытного воителя подсказывало Ермаку, что разгромлены главные силы врага и не скоро хан наберет новое войско. Да и окрепнет ли? Может быть, под корень рубанули татарское могущество?..

На берегу, под яром, словно овечья отара, сбились в кучу пленники. Казаки стерегли их. Ермак медленно подошел к толпе. Жалкие, перепуганные остяки и вогулы пали ниц и закричали жалобно.

«О пощаде просят», — догадался Ермак и махнул рукой.

— Мир вам, уходите по добру! А это кто? — спросил он, указывая на скуластых смуглых пленников.

— Уланы, батько! — не скрывая злобы, сказал Гроза. — Кучумовы злыдни! Дозволь их…

Ермак встретился с волчьим взглядом рослого улана. «Ишь, зверюга! Отпусти — опять отплатит кровью», — и махнул рукой:

— Долой головы!

Уланы закричали, но Ермак круто повернулся и зашагал прочь.

У реки запылали костры, казаки обогревались. Наползал промозглый туман. Над таганами вился пар. В стане раздалась песня.