Ермак

— Ночи-то зимние долгие, все передумаешь, — сказал он и развернул свиток. — Вот и начертал. Батька ведает то и одобрил…

— Читай, читай челобитную! — нетерпеливо закричали казаки.

Поп громко откашлялся и стал читать, выговаривая четко и раздельно каждое слово:

«Всемилостивого, в троице славимого бога. — Савва осенил себя истовым крестом, за ним перекрестились Ермак, атаманы и все казаки. — Бога и пречистые его богоматери и великих чудотворцев всея России молитвами, — тебе же государя царя и великого князя Иоанна Васильевича всея России праведною молитвою ко все-щедрому богу и счастием — царство Сибирское взяша, царя Кучума и вой его победита и под твою царскую высокую руку покориша многих живущих иноземцев…»

Налетел студеный ветер, шевельнул хоругви. Савва закашлялся.

Казаки заторопили его:

— Читай дале, — «иноземцев…»

В тон им поп возгласил:

«Татар и остяков и вогулич, и к шерти их, по их вере, привели многих, чтобы быти им под твоею государскою высокою рукою до века, покамест бог изволит вселенной стояти, — и ясак давати тебе великому государю всегда, во вся лета, беспереводно А на русских людей им зла никакого не мыслити, а которые похотят в твою государскую службу — и тем твоя государская служба служити прямо, недругам твоим государским не спускать, елико бог помощи сподаст, а самем им не изменить, к царю Кучуму и в иные орды и улусы не отъехать, и зла на всяких русских людей чикакова не думать, и во всем правом постоянстве стояти…»

Савва смолк и пытливо оглядел казаков.

— Умен поп! Разумен! — закричали со всех сторон. Но тут вперед протолкался Гроза и поклонился казакам:

— Браты, батька, писал поп вельми умудренно. Нельзя ли простецки, скажем, так! «Мы, донские казаки, бьем тебе, царь Иван, царством Сибирским»…

Тут разом заорали сотни глоток:

— Строчи так, Савка, крепче будет!

— Будет так, — согласился поп.

— А еще об обидах. Пусть простит нас!

— Будет и это!..

Каждый сказал свое слово, и Савва запомнил его. Наконец, вышел Иванко Кольцо и, низко поклонясь казачеству, обратился с красным словом:

— Браты, присудили атаманы и батька ехать на Москву мне! Будут ли среди вас супротивники против меня? — Живые, веселые глаза Иванки обежали майдан. — Царем осужден я на плаху, ехать ли мне?

Вышел Ильин и от всего круга закричал:

— Тебе и ехать. Колечко! В рубашке ты родился и сухим из беды всегда выскочишь. Батька, посылай его!

И опять разом рявкнули сотни сильных голосов, от которых сидевшие на заиндевелой березе вороны всполошились и рванулись с граем прочь.

— Кольцо! Э-гей, пусть едет Иванко!..

На Искер надвигались синие сумерки, когда казаки стали расходиться с майдана.

И думалось повольникам: вот пройдет зима, сбегут с косогоров буйные весенние воды, наполнятся первым щебетом леса и рощи, — и пойдут они тогда дальше «встречь солнца», отыскивая для Руси новое, еще неведомое приволье. И если им самим не доведется это сделать, то другие придут и завершат их трудное дело…

4

Матвей Мещеряк по-хозяйски собирал Ивана Кольцо и сопровождавших его казаков в путь-дорогу. Проснувшиеся в Алемасове татары были поражены скопищем оленей, запряженных в легкие нарты. Ветер доносил звонкие голоса погонщиков. Вот когда князец Ишбердей пригодился казакам! Размахивая длинным хореем, поднимая алмазную снежную пыль, он лихо вымчал на длинных нартах на майдан и круто осадил оленей. Князец важно сошел с нарт и неторопливо ступил на крылечко войсковой избы. И без того узкие, глаза Ишбердея прищурены, и в щелочки брызжут веселые искорки. Он довольно попыхивает сизым дымком, который вьется из его короткой глиняной трубки.

Ермак вышел князьцу навстречу и обнял его.

— Давно поджидал тебя, — с жаром объявил Ермак.

— Мой всегда держит шерть, — рассудительно ответил Ишбердей. — Мой один только знает волчью дорогу и никому не скажет, куда торопятся русские. Эх-ха!..

Крепко облапив за плечо малорослого гостя, Ермак привел его в избу. Тут татарка Хасима — опрятная, смуглая молодка с веселыми глазами, поставила перед князьцем котел вареной баранины, налила в большой ковш аракчи и неловко, по-бабьи, поклонилась.

Тут же в избе, на скамье, сидел Ильин и любовался Хасимой. Он с нескрываемой радостью глядел го на малиновое пламя, которое рвалось из чела печи, то на красивые добрые глаза татарки и одобрительно думал: «Добра, ой и добра! Как русская баба, с рогачами справляется… Буду батьку просить, пусть Савва окрестит и обзаконит нас… Дуняшкой назову»…

Ермак сидел против князьца и ждал, когда тот насытится. Он изредка поглядывал в окно, отодвигая слюдяное «глядельце». Мещеряк во дворе возился с укладкой добра на нарты — все примерял, ощупывал и резал острым ножом пометки на бирках.