Ермак

— Хозяюшки-молодушки, кому доброй рыбы? Соленой трески!

Обросший волосами до самых глазниц, как огромный лесной медведище, ликообразный мужик кричал на грузного сытого монаха:

— Копейки выманиваешь, народ от бесхлебицы и мора и так мрет. Люди падаю!. яко мухи осенние, прямо на дорогах, застывают на морозе. Хлеба труднику не докупиться. Шутка ли, в Москье четверть ржи — шестьдесят алтын. А где брать такие деньжищи? Ложись и умирай!..

— Правда, правда! — загомонили в толпе. — Жить тяжко…

— А когда было легче холопу? — раздался вдруг решительный голос. — Николи сладко простому люду не жилось. А на пахаре да на работном Русь держится.

— Пода-йте копе-ич-ку, — заканючил нищий.

— Брысь! — перебил все тот же крепкий голос. — Брысь! А слыхали, братцы, нашей земле — прибыль. Казаки повоевали Сибирь, раздолье и воля там простому человеку обещана.

— Радостную весть нам поведал трудник, — подхватили в толпе. — Не только горе да напасти нам, но и праздник народу пришел!

Иванко Кольцо смутился, переглянулся с казаками. Они затаились в толпе.

— Сказывают, край обширный и богатый, мужики! — протяжно продолжал вестник.

— Подвиг для простолюдина, для всей Руси совершен! — подхватил другой в толпе. — И кем совершен? Казаками. А кто они есть? Русские люди. Слава им, слава великим трудникам!

— Эх, братцы мои! — с жаром выкрикнул первый. — Открылась перед нами, перед всей Русью, ныне большая дорога встречь солнцу. Человеку с доброй душой и путь славный надобен. Хвала им, ратоборцам!

— Слава! — подхватили сотни глоток, и величание отдаленным громом прокатилось по площади.

Атаман с казаками свернули в глухое место. Под бревенчатым забором сидел калека с обнаженной головой, перед ним на земле — шапка. Ветер перебирал его седые волосы. Нищеброд пел:

Как зачиналася каменна Мисква,
Тогда зачинался и грозный царь,
Что грозный царь — Иван, сударь Васильевич,
Как ходил он под Казань-город,
Под Казань-город и под Астрахань:
Он Казань-город мимоходом взял,
Полонил царя с царицею.
Выводил измену из Пскова,
Из Пскова и из Новгорода..

Казаки толкались в самой гуще — хотели все выведать, увидеть. В одном месте шли суд и расправа. Палач с засученными рукавами бил кнутом беглого холопа. Он закусил руку, чтобы не кричать от боли, а по спине его от плети кровавые полосы. Впереди дьяк с приказом в руке, отсчитывает удары.

— Хлеще бей! — кричит он. — Да неповадно будет холопам чинить боярам разор!..

В другое время казаки непременно вступились бы за несчастного, но тут что поделаешь? Послы! Они ушли подальше от греха. Вот в толчее бирюч, надрывая глотку, выкрикивает царские указы. Постояли, постояли казаки и тронулись в третье место. Не успели они осмотреться, как внезапно, заглушая многоголосье толпы, ударили звонкие литавры. В самую людскую гущу въехали на белых конях два рослых бирюча в малиновых кафтанах, расшитых золотом. В руках у каждого парчовое знамя на длинном древке.

— Гляди, гляди, экие важные едут! Тут новости большие! — заговорили в толпе, в которой теснилось немало всякого наезжего из-за моря торгового люда.

Бирючи ударили в литавры; когда все притихли, один из них, громогласный, оповестил:

— Народ московс-ки-й!.. — Все вытянули шеи и ждали важного слова. — Ведомо ли тебе, что в стольный город Москву, к российскому великому государю, царю и великому князю Ивану Васильевичу, прибыло казацкое посольство бить царством Сибирским…

Огонь вспыхнул в сердце Иванки, он схватил за руку ближнего казака и прошептал:

— Чуешь, то про нас оповещают народ.

Казак засиял, снял шапку, перекрестился:

— Слава господу, до чести дожили… О труде нашем тяжком узнают ноне русские люди! Эх, братцы!..

Бирючи, котыхая парчовыми знаменами, уехали, и по Красной площади горячо и страстно загомонил народ:

— Радуйся, добрые люди, целое царство привалило!

— Эх, и казаки — удальцы!

— А кому в сем деле прибыль? Царю или народу?

— Народу ноне простору больше. Сказывают, в Сибири земля без конца-краю и кабальных нет!..

Повеселевшие казаки возвратились на подворье. Здесь их ждал пристав и объявил им:

— Готовьтесь, на этих днях царь вас примет.

Казаки стали готовиться к приему. Сходили в баню, долго парились, мылись. Надели чистое белье, обрядились в лучшие чекмени и со всем тщанием отобрали лучшие дары.

Как ни упирался Ишбердей, но и его свели в баню, мокрым мочалом отодрали стародавнюю грязь, окатили из ушата теплой водой. Князец фыркал и, выпучив глаза, в большом страхе кричал:

— Ой, что делаешь, казак! Мое счастье навек смоешь!

— К царю пойдем, кланяйся и говори одно: зверя-соболей в Сибири много-много и рад, что Кучума не стало!

— Угу! — кивнул головой Ишбердей. — Это правда, и наш земля мал-мало лучше московски. А про олешек забыл?..