Ермак

Москва князьцу не понравилась: «Много шуму, крику, и чумы большие, заблудишься. Но город богат, гораздо богаче Искера!..»

В Кремле тоже готовились к приему сибирского посольства. Иван Васильевич стремился придать этой встрече пышность- «Пусть посмотрят враги Руси и задумаются над сим!».

Тронную палату убрали, — вымыли полы, окна, на Красное крыльцо разостлали яркие ковры. Стрельцов и рынд обрядили в новые кафтаны. Думный дьяк Висковатов и ближние государя установили порядок приема сибирского посольства и назначили день.

Этого дня ждали казаки. Только занимался рассвет Над Москвой, а они — обряженные и во всем готовые — начинали уже прислушиваться к скрипу саней за слюдяными окнами, к топоту коней, к шагам прохожих. Однако никто за ними не являлся. Так в тоске и досаде проходил день за днем. И вдруг в одно морозное утро кончились их жданки: на подворье раздался конский топот и Вслед за этим пронзительно-призывно затрубил рог. Казаки гурьбой выскочили на крыльцо. Перед ними на резвом аргамаке, в расшитом кафтане, красовался царский гонец, а кругом стрельцы и народ.

Гонец вскинул голову и спросил казаков:

— Кто тут старший?

Кольцо снял соболью шапку, поклонился; тронутые (/диной кудри рассыпались.

Гонец выкрикнул:

— Слушай царево слово! Поведено великим государем, царем и великим князем всея Руси, пожаловать в золотые палаты…

Все было готово к отбытию. Казаки быстро нарядилась в шубы. Ишбердей остался в малице.

В просторном возке уложены дары сибирцев. Казаки завалились в расписные сани. Важные, в толстых шубах, бородатые, они весело поглядывали по сторонам: «Эй, сторонись, Сибирь мчит!».

По всем улицам и площадям тьма-тьмущая народу. Над городом звон плывет, благовестят во всех соборах и церквах. Несмолкаемый шум стоит по всей дороге. Ямщики развернулись, стегнули серых гривачей и пронзительно засвистали:

— Эх, пошли-понесли! Ух, ты!..

Следом закрутила метель. Вымахнули на Красную площадь. У Спасской башни в ряд выстроились конные в черных кафтанах. Лошади под ними горячие, нетерпеливые, — грызли удила, с которых желтыми клочьями падала пена. Иванко взглянул оком знатока и обомлел: «Вот так кони! Шеи дугой, ноги — струны. На таком звере только по степи ветром мчись!».

Ямщики разом осадили коней. Ишбердей высунулся из саней и голосисто крикнул:

— Эй-лай, чего стал, гони еще!..

— Это кто же? — пробасил дородный стрелец.

— Сибирец. Князь! — с важностью ответил казак.

— Гляди ж ты, диво какое!

К Иванке Кольцо подошел дьяк Посольского приказа и поклонился:

— Отсель до царских покоев пешим положено идти!

Казаки вылезли из саней, легкой походкой двинулись за дьяком под темные своды Спасской башни, а позади народ во всю силу закричал:

— Слава сибирцам! Будь здрав, Ермак!

Вышли на кремлевскую площадь. Впереди дородный. румяный дьяк, за ним атаман Кольцо, за которым чинно следовали казаки. Озираясь и дивясь всему, шел оробевший Ишбердей. С кремлевского холма открывалась вся Москва; над ней тянулись утренние сизые дымки, жаром сияли кресты, горели золоченые орлы, и, уставив грозно жерла, в ряд стояли пушки и единороги.

Дьяк шел важно, медленно, объявляя толпившимся у рундука служилым людям:

— К великому государю сибирской земли послы…

— Сибирь… Сибирь… Сибирь… — катилось по толпе словечко и чем-то заманчивым зажигало всех. Сердцем чуя необычное, что навсегда останется в памяти, шли, боясь расплеснуть великую радость. Иванко и казаки.

Перед ними встали Красное крыльцо и высоченные, тяжелые расписные двери. На крыльце каменным идолищем стоял огромный человечище с черной, как смоль, бородищей — стрелецкий голова. На нем панцирь, новенький шлем, а при боку — тяжелый меч. Справа и слева застыл стрелецкий караул: молодец к молодцу, все в малиновых кафтанах.

Кольцо смело взошел на Красное крыльцо, за ним — остальные послы.

Дверь слегка приоткрылась, и в щель просунулась рыжая голова дьяка:

— Эй, кто гамит в столь высоком месте?

— Казаки! — не смущаясь, ответил Кольцо.

Сопровождавший дьяк взопрел от страха и шепотком подсказал:

— Не так, ответствуй по чину, как уговорено.

Тогда Иванко снял шапку, за ним сняли и остальные послы. Кольцо крепким, ядреным голосом продолжал:

— Сибирской земли послы до великого государя и царя Ивана Васильевича с добрыми вестями и челобитьем.

Дверь широко распахнулась, и посольство вошло в полутемные сени. В них по обе стороны тоже стояли стрельцы. Тут уж стрелецкий голова подошел к Иванке, низко поклонился и предложил:

— Не обессудьте, великие послы, сабельки да пищали придется снять и тут оставить.

Казаки загалдели:

— Да нешто мы можем без воинского убора. Мы с ним Сибирь повоевали. Мы славу добыли!

Откуда ни возьмись — важный боярин в горлатной шапке. Он умильно сузил и без того заплывшие жиром глаза, изрек:

— В царском месте шум не дозволен. Оружие сдать надлежит, таков непреложный обычай!

Внушительный голос боярина и его величавая дородность подействовали на казаков Они сложили на лавку сабли, пищали, чеканы. Ишбердей, робко улыбаясь, тоже снял дареную Ермаком саблю и, разведя руками, сказал:

— Русский дал и русский взял.