Ермолова

В письмах А. П. Щепкиной ясно видно ее отношение к Марии Николаевне, – для нее не было никого выше и дороже. В одном из своих писем она пишет Марии Николаевне:

«Я же всегда думаю с нежностью о вас и говорю с восторгом своим ученикам. Меня недавно ужасно тронула одна ученица, говорит: «Я никогда не видала Марию Николаевну, но когда о ней говорят, у меня как-то дух захватывает, такое я чувствую благоговение при ее имени». Я много говорю о вас и как об артистке и как о человеке, говорю одну правду, но она настолько хороша, что одно представление о вас дает им такие блаженные минуты». И дальше после описания какой-то трагедии, поставленной в одном из ленинградских театров: «Молодежь моя вся в восторге, оно и понятно, они не видели вас и потому не знают, что такое трагедия с внутренним огнем. Ну, словом, с Ермоловой. Я им много, много говорю о вас, и это лучше всякого ученья. Они не умеют любить искусства, как умели вы, они не любят и не хотят работать, как работали вы, – и вот, когда я им рассказываю эпизоды из вашей театральной жизни, они с замиранием слушают, и я чувствую, как пробуждаю в них те струны, которые нужны актрисе, и это меня радует, и тогда я почти счастлива».

Отправляя своего внука в Ленинград, где он жил у нас с мужем, пока учился в Медицинском институте, Мария Николаевна пишет:

«Милая моя Сашурочка, давно не знаю, как вы живете. Когда время будет, напишите. Я до того ослабела, что не могу ни писать, ни говорить, ни думать. Сделалась скучной, несносной старухой, неспособной ни на что, только мучать своих близких своим унылым видом. Дай бог вам сохранить вашу энергию и вашу жизнь. Вам наверно тоже очень тяжело [эти слова относятся к постоянной скорби о потере любимых сына и мужа, которая таилась под веселым видом А. П.]. Но не поддавайтесь унынию: вы из другого теста. Мне очень жаль Колю – отняли его у меня под старость. Сашечка, поберегите его, главное, чтоб он кушал хорошенько. Он милый и скромный мальчик, серьезно учится, – пусть таким и остается. Ну, пока до свиданья, голубчик мой, напишите, когда можете и когда захотите. Целую вас, моя Сашурочка».

Эти нежные слова, такие необычные в устах Марии Николаевны, особенно подчеркивают ее отношение к своей верной подруге.

С каждым годом состояние Марии Николаевны делалось все тяжелее, она бесконечно терпеливо относилась к своим физическим страданиям и приписывала всю тяжесть своего настроения своему «плохому характеру», тогда как болезнь (склероз) беспощадно подкашивала ее организм, так пламенно горевший, и теперь – сгоравший. Ей было трудно принимать заботы окружающих, казалось, что она всем в тягость. Она, как всегда, недооценивала себя и не понимала, что каждое ее слово, каждое воспоминание для нас драгоценно. Она поверяла свою тоску А. П. Щепкиной: