Ермолова

Пьеса написана красиво, в романтических тонах, и Мария Николаевна, которая в то время уже с трудом ходила по комнатам, увлеклась мыслью сыграть ее. Она строила планы, назначила роль юноши В. Шухминой, роль художника – А. И. Южину, рисовала нам, как устроить оживление Славы на картине, – красота, значительность и вместе полная неподвижность этой роли казались ей подходящими для выступления.

Это было последнее цветение ее творческого воображения. Она писала Южину:

«…Это очень красивая поэма в духе Альфреда Мюссе… Это единственная вещь, в которой я могла бы выступить в следующем сезоне». При этом она, которая по просьбе самого Южина могла «приказывать ему», пишет:

…Но, дорогой Александр Иванович, я никогда не скажу: «поставьте это для меня!»

Если вам это понравится, то может быть это и будет хорошо, а без вас – ни за что…»[51]

Но в будущем сезоне уже стало ясно, что ни о каком выступлении не может быть и речи, и пьесы этой она так и не сыграла.

С 1923 года начался полный отход от сцены Марии Николаевны. А с ним – и отход от жизни.

Последние годы ее протекли в полнейшей тишине. Правительство сделало все, чтобы облегчить и украсить существование своей первой Народной Артистки. Она не нуждалась ни в чем. И по поручению Наркомздрава и по собственной инициативе профессора Фельдман, Крамер, Нефедов и старейший из московских врачей – профессор Павлинов постоянно навещали ее. К. М. Павлинова связывали с Марией Николаевной горячие дружеские отношения всю жизнь. Он на несколько лет покидал Москву и, вернувшись, застал Марию Николаевну уже ослабевшей. Ему было 80 лет, но он сохранял полную ясность ума, соединенную с великолепными знаниями большого врача. С энергией и бодростью молодого человека он взял на себя общий надзор за ее состоянием. Навещал ее каждую шестидневку до самой ее смерти. Эта встреча со старым другом была одной из последних радостей Марии Николаевны.

Жизнь ее текла уединенно и тихо. Ее посещали родные и товарищи. Она особенно рада была видеть тех артисток, за которыми с самой их юности следила с интересом и симпатией: В. Н. Рыжову, Е. Д. Турчанинову, Е. Н. Музиль, К. И. Алексееву. Дорогой гостьей ее была А. А. Яблочкина. Мария Николаевна всегда прекрасно относилась к ней, ценила ее не только как артистку, но и как необычайно доброго, отзывчивого человека и безупречного товарища. Она высоко ставила ее общественную деятельность и видела в ней достойную хранительницу тех традиций, которые она унаследовала от своих славных учителей. А. А. Яблочкина была ее постоянной связью с театром, за жизнью которого Мария Николаевна с волнением следила до своих последних дней.

Большое удовольствие доставил ей приезд ее подруги А. П. Щепкиной из Ленинграда, где последняя преподавала в театральной школе искусство старинного водевиля. Она (после смерти своего второго мужа и затем смерти сына) переехала из Крыма к нам в Ленинград. К этому времени относятся письма Марии Николаевны к Александре Петровне, отрывки из которых приведу здесь. Александра Петровна, которой в то время было уже под семьдесят лет, сохраняла щепкинскую жизнеспособность и работала с увлечением, заставив молодежь полюбить свой класс. О ней с благодарностью вспоминают многие артисты Александрийского театра. Мария Николаевна восхищалась энергией своей почти ровесницы и ценила ее живой нрав и работоспособность. Она писала ей в одном из писем: