Ермолова

За несколько лет до революции Малый театр начал шататься и терять свой престиж. Лучшая часть артистов тщетно старалась поставить его на прежнюю высоту. Надо было что-то сделать, нужны были какие-то коренные реформы. Настала революция, и, казалось бы, настал момент театру, освободясь из-под ферулы «конторы», бюрократизма и произвола, найти себя. Но сразу ничего не делается, – в театре осталось много нежелательных элементов от прошлого. Разруха, явившаяся результатом мировой войны, тяжелые экономические условия, в которых находилась страна, борьба самолюбий внутри театра и борьба против Малого театра со стороны представителей «левого фронта» не могли не отразиться на его жизни.

Эти первые годы Мария Николаевна переживала очень тяжело, особенно потому, что чувствовала свое бессилие ввиду старости, слабости, болезни. Осталось в ее черновых бумагах письмо к А. И. Южину, которое ярко рисует отношение Ермоловой к театру и ее страстную тревогу за любимый театр.

«Дорогой Александр Иванович, прочтите и изорвите сейчас же. Никто чтоб не узнал [последняя фраза зачеркнута ею]. Это не просьба, не совет, а только сердце болит… и жалость к родному театру заставляет написать вам, как близкому и родному человеку. Не знаю что, не умею ничего, но в таком смятении, может быть, и слова младенца иногда пригодятся. Помните сказку Андерсена: когда все придворные хвалили платье короля, а ребенок вскрикнул: «Да ведь он голый!» И наш театр теперь совсем голый.

Привести его в порядок долго нельзя, и, чтобы возвести его на прежнюю высоту, надо, чтобы ваш ум и талант и ваша душа не покидали его. Но вам надо что-то изменить… Все распущено, нужна дисциплина, нужна строгость… Нужны какие-то уступки времени. Вам нужен X., страшно нужен. Он молод, силен, умен, он сумеет под вашим руководством найти средину. Только возьмите его к себе лаской. Простите, дорогой, я ничего не понимаю, ничего не знаю, верьте только одному, что не с чужого голоса я пишу. Может быть, я ошибаюсь, и ничего этого не нужно. А мне кажется, что X. сумеет понять вас и примениться к вам. Я его не знаю и почти не знакома с ним, но из всего того, что я слышу, я чувствую, что он нужен вам, чтобы вам было легче нести это тяжелое бремя. Страшно, если мы дойдем до «Иудейской вдовы». Ну, не сердитесь на меня. Не хочу ни ответа, не хочу говорить с вами. Изорвите это послание немедленно и забудьте. Вы знаете, как я люблю вас и как хочется помочь, но, увы, все кончено… я бессильна».

Бесконечно трогателен этот порыв «великой молчальницы», решившейся пойти против себя самой и заговорить, подать совет своему старому товарищу.