Ермолова

Средин всегда жил в Ялте, наверху горы Дарсана. Занимал просторную, светлую квартиру во втором этаже дома, обведенную с двух сторон громадным балконом, на котором, в сущности, и проводил свою жизнь, читал, отдыхал, занимался астрономией, фотографией, принимал своих друзей. С этого балкона открывались необъятные просторы моря и неба. На этот балкон к нему приходили Чехов, Горький, Елпатьевский, Левитан, Нестеров, Васнецов, Найденов и бесконечный ряд других людей… В его письмах к друзьям фигурировал этот балкон под названием «терраса», о которой упоминается неоднократно и в письмах Марии Николаевны.

В то лето, о котором говорится выше, Средин с женой, сыном и дочерью проводил летние месяцы у Алексина в Олеизе. Там-то и познакомилась с ним Мария Николаевна и подпала под его обаяние. И он сам и окружение его семьи и друзей сделались для нее, как для жаждущего вода, и обвеяли ее «чарованием ума» и высоких интересов человеческого духа. Между ней и Срединым возникла дружба, о которой она сама пишет позднее, полушутя, в письме к нему из Москвы: «Я была влюблена в вас, в природу, в музыку, в вашу личность, – в вашу душу, в голос и глаза Алексина, в характер Софьи Петровны»[49].

Из небольшой дачки наверху в Олеизе на летние месяцы Мария Николаевна переехала с дочерью там же в большую дачу «Нюру», у моря, верх которой занимал Алексин. Она поселилась в нижнем этаже. Жизнь в «Нюре» проходила разнообразная и интересная. Целые дни в первом и втором этажах дачи раздавались звуки музыки. Круг знакомых Марии Николаевны расширился. По вечерам играли на скрипке, на виолончели, певцы из Большого театра пели романсы, арии… Дни Мария Николаевна проводила в обществе Средина, Алексина, Тимковского. Ежедневно читала вслух стихи, монологи, сочинения Гейне и др. По утрам гуляли, по вечерам ходили к морю.

Марии Николаевне тогда было 44 года. Лицо ее было еще прекрасно, полно жизни и необыкновенной игры мысли и духа… Она была мягко и светло настроена. Средин, молчаливый, но не замкнутый, а душевно открытый людям, в соприкосновении с этой богатой натурой оживал и душевно возрождался…

Много лет прожила Мария Николаевна, подавляя свои мысли, привыкнув «молчать, скрываться и таить» свое сокровенное «я». И вот случайная встреча с таким человеком, как Средин, всколыхнула все у нее в душе. Может быть, за долгие годы своей жизни она впервые встретила человека, сумевшего слушать ее и понимать до конца. Она отрешилась с ним от обычной сдержанности и замкнутости и, – словно «источники отпечатались» в ее душе, – она радостно делилась с ним своими мыслями и чувствовала себя свободно и легко. Быстро обнаружилось, что во многом ее вкусы, взгляды на искусство, жизненные принципы тождественны со срединскими… потому особенно легко было общение между ними, они с полуслова понимали друг друга; но в литературе у них было большое расхождение. Между ними возникали дружелюбные обсуждения несогласий, но переубедить Марию Николаевну было невозможно, и она горячо отстаивала свои взгляды (отголоски этих обсуждений ярко сказываются в письмах Марии Николаевны к Средину). Область, в которой восприятия обоих были совершенно однородны, была музыка. Он прекрасно знал классиков и новейших композиторов, был музыкален, бегло играл на рояле и, за невозможностью слушать музыку в совершенном исполнении, играл с друзьями в четыре руки; знал всегда номер и опус каждой вещи, имея перед собой в воображении каждое музыкальное произведение как реальный образ, с делением его на части, изученные им во всех деталях. Был целый ряд произведений Бетховена, Шумана, Шуберта, Мендельсона, о которых Мария Николаевна не имела понятия раньше, – они все были выписаны из Москвы, и в тихие часы дообеденного времени она со Срединым проигрывала в четыре руки то, что ему казалось самым ценным и что хотелось скорее «вручить» ей. Своим тихим голосом, не глядя на нее, он повествовал о том, что думал Бетховен, когда писал свои штрейх-трио или квартеты, он гнулся над роялем и близорукими глазами выискивал особенно замечательные места, располагая ими, как коллекционер своей богатой коллекцией. Играли час, два в день. Часто повторяли одно и то же, разучивали, потом играли набело… и видно было, что для Марии Николаевны открывался новый мир музыкальных впечатлений.