Ермолова

Когда в какой-то торжественный спектакль его не взяли в театр и он прислал ей за сцену самодельный венок, – она пишет ему с нежностью: «Милый мой, дорогой Коля, какой ты хороший подарок мне прислал. Как я была рада, что ты не забыл свою бабушку, которая тебя так любит. Много у меня было цветов и венков, но твой был лучше всех. Все его смотрели и очень радовались, что у меня такой дорогой внученок. Твой венок висит у меня в уборной на зеркале, и я всегда буду на него любоваться. Крепко целую вашу дорогую и милую мордашечку и очень вас люблю. Благодарю тебя, голубчик».

Она постоянно читала ему вслух, старалась руководить его чтением, больше, чем кому-либо, высказывала свои собственные мысли о литературе, писала письма и часто писала ему шутливые стихи. Эти стихи давали ей возможность как-то проявить таившееся в ней чувство юмора. Она ценила его и в людях и в писателях, – недаром она так любила Диккенса, Гоголя и даже Доде с его «Тартареном». Мария Николаевна любила самые невинные, детские анекдоты, при условии, чтобы в них не было ничего сального. Я не люблю анекдотов и не умею запоминать их, но всегда, если слышала что-нибудь смешное, старалась запомнить, даже записывала для Марии Николаевны, за что меня всегда вознаграждал ее смех. Смех Марии Николаевны бывал таким неожиданным и радовавшим в ее обычной отрешенности от окружающего мира. Смех ее был почти беззвучен, с заливом и короток, но иногда даже слезы набегали у нее на глаза. И всегда заново поражало выражение смеха на ее лице – обычно таком трагически-задумчивом, и всегда казалось, что она что-то прекрасное вам подарила.

Юмористические стихи давали выход для чувства юмора, которого, как отдыха и переключения, требовало все ее существо, слишком напряженное мыслью и страданием на сцене.

Вот несколько образчиков этого своеобразного «творчества» Марии Николаевны. Помню дождливые дни в деревне, когда мы с мужем жили там. Она торжественно принесла свое произведение: она нетерпимо относилась к дождю и к холоду, почти все ее шутливые стихи и письма говорят о погоде. Запомнилась мне ее величественная фигура, подходящая к барометру, и нервно постукивавшая, чтобы посмотреть, куда он идет.

– Ах, проклятый! Опять налево! – трагически восклицала она, напоминая интонации знакомых ролей, и с досадой отходила, чтобы через пять минут опять подойти к своему врагу.

Вот ее описание дня в деревне:

«Ветер воет, завывает,
Тучи по небу плывут…
Клавдя[44] по саду гуляет –
А собаки в дом бегут.
Дождик малый, дождик средний,
Дождик с градом, дождь с грозой…
Таня с мамочкой в передней
И зевают со слезой.
Печи в доме затопили,
Раму вставили в окно…
Дядю Шуру[45] заморили:
Ждет он завтрака давно.
Наверху в каморке тесной
Два ученые[46] сидят
И как манны ждут небесной –
Можно ль будет выйти в сад.
Ветер воет, завывает,
Хлещет дождь, деревья гнет…
Саша[47] в комнате читает,
В сапогах сидит и ждет.
Вот мелькнет полоска света –
Все бегут скорее в сад.
Только бабушка одета,
Не пробьет ее и град.
Не успели по аллее
Прогуляться до конца –
Дождь пошел еще сильнее,
И вода течет с лица.
Все вздыхают и стенают,
Все в отчаяньи ревут –
За едой лишь оживают
И надеждою живут».

В одном из стихотворений она описывает жизнь свою и своих родных во Владыкине, называя маленькие лачужки «приютом Муз и Граций», под именем Муз разумея своих племянниц, занимавшихся каждая каким-нибудь искусством, и маленьких внучатных племянниц под именем младенцев.