Ермолова

В тяжелые годы гражданской войны Мария Николаевна, сама ослабевшая и с трудом ходившая по улицам, постоянно ходила к Анне Николаевне (Александры Николаевны в то время уже не было в живых), носила ей все, что могла уделить от себя, мучилась ее болезнью.

И так до последних дней жизни сестер чувство Марии Николаевны к ним оставалось немеркнувшим и неугасавшим.

Отношение ее к дочери, мне кажется, всего лучше обрисуют несколько писем из разных периодов ее жизни. Ее сдержанность многих заставляла предполагать недостаток сильного чувства к ней. Письма – эти человеческие документы – говорят другое.

Вот письма, написанные к двенадцатилетней дочери во время гастрольной поездки (в 1890 году) в Тифлис и Одессу.

«Милая моя девочка, как ты поживаешь? Я вчера играла с большим успехом, театр был совершенно полон, меня вызывали без конца. В Тифлисе оказалось совсем не жарко, а на Военно-грузинской дороге мы чуть не замерзли в снегах. Пока еще все хорошо, не знаю, что будет дальше. После этого письма пиши прямо в Одессу, Городской театр, сюда уже письмо не попадет. Ехать было очень хорошо. По всей дороге цветет белая акация, и с каждым днем становилось все холоднее. Ну, что у вас делается, на вашем юге? Пиши мне больше, а то сидеть за несколько тысяч верст и не знать, что с тобой делается… Сейчас бегу на репетицию. Поцелуй всех от меня, скажи М. С., что костюмы еще не получены и сегодня я играю «Грозу» в костюмах из «Каширской старины». Говоришь ли ты по-французски и по-немецки? Пожалуйста, говори, знай, что это необходимо. Крепко, крепко тебя целую, моя дорогая. Твоя мама».

«Милая моя и дорогая, сегодня получила все твои письма. Вчера я послала тебе сердитое письмо, но ты не обращай на него внимания. Мне обидно было, приехавши, не найти от тебя письма, и вот теперь я получила их все. Крепко целую тебя, моя дорогая девочка, и знай, что я люблю тебя так же, как и ты меня, если я этого не высказываю, то чувствую от этого не меньше. И ты, конечно, это понимаешь, оттого и ты меня любишь. Я очень устала и здесь в Одессе придется уставать еще больше, так что я не дождусь, когда кончу, и тогда уже на отдых к тебе. Я думаю, что эти оба письма попадут к тебе в один день, и потому не огорчайся моим первым письмом. Ведь оно написано из любви к тебе. Кого я не люблю, до того мне дела нет, пишут мне или нет, а ты мне дорога, каждый день твоей жизни мне дорог. Очень жалею Бобку: как же он теперь без хвоста? Поклонись и поцелуй тетю, Тер. Ив.[39], я получила и записку М. С. и О. Д[40]. Папа мне ничего не прислал, кроме телеграммы, и я не знаю, что делает. Когда он будет в деревне, скажи ему, чтобы он мне написал. Целую тебя крепко, твоя мама».

«Дорогая моя, милая, я люблю тебя больше всего на свете, не верь моей внешности, знай, что мое сердце всегда открыто для тебя. Что же мне делать, что у меня такой характер дурной. Я ведь сама сержусь на себя за это. А тебе только не нужно обращать внимания на это. Я не только не сержусь на твое письмо, а очень счастлива, что ты наконец высказалась. Я не поеду за границу, я писала папе, я ужасно устала и скоро приеду в деревню, отдохну только немного в Москве. Спешу на репетицию, некогда писать. Крепко тебя целую, да сохранит тебя бог, люби меня всегда. Поцелуй всех. Твоя мама».

Излишне комментировать то глубокое чувство, ту внутреннюю деликатность по отношению к подростку, которые сквозят в этих письмах…

Письмо, написанное пять лет спустя, значительно по своему содержанию. Оно относится к тому времени, когда дочь ее по нездоровью жила в Крыму.

«Ну, Маргарита, как ты чувствуешь себя, прежде всего как вы живете и когда думаешь приехать? Отвечай сейчас же. Я очень рада, что ты осталась, в Москве холодно, никого еще нет, и решительно тебе делать нечего, поживи сколько захочется. Вчера, к моему удивлению, я вижу на вокзале Н. Н., который объявляет мне, что он едет в Крым… С одной стороны, я этому рада, так как он может вас привезти в Москву, а с другой стороны, мне его жалко, он как будто еще на что-то надеется, или это уже последняя глупость с его стороны перед отъездом из Москвы, – не понимаю. Но смотри тоже, жалея его, надо быть осторожней, чтобы он не принял жалость за любовь. Отдыхай и поправься, пожалуйста, хоть немного и не будь ребенком. Мы говорим: «мы ее затаскали, мы ее замучили, она устала…», но ведь в сущности ты должна сама знать, что тебе можно и чего нельзя. Говори всегда решительно: «я не могу ехать, или идти, или что бы там ни было». Ведь я тебе сколько раз говорила, что понемногу, постепенно надо вырабатывать в себе волю – иначе пропадешь, человек без воли никуда не годится, он и сам погибнет и других погубит». Дальше идут домашние новости и распоряжения: «Если море будет бурно, поезжайте на лошадях. Посылаю пальто, если не понадобится, купи ремни и возьми его все-таки с собой, а не сдавай в багаж» и т. п. подробнейшие заботы издали.

Следующее письмо – от 1898 года; я привожу его, так как оно показательно для взглядов Марии Николаевны и дышит разумной добротой.