Ермолова

«Будем же благодарны избранным людям, которые изредка пробуждают нас и напоминают нам о том идеальном мире, о котором мы забыли…» (ремарка у Островского: «браво, браво»). В зале опять взрыв рукоплесканий… Дальше: «Талант и сам по себе дорог, но в соединении с другими качествами, с сердечной добротой, с душевной теплотой – он представляется нам таким явлением, перед которым мы должны преклониться…» Тут уж окончательно публика заглушила Ленского, и он сам, растроганный не меньше театрального зала, смолк и только аплодировал вместе с другими.

После этого триумфального возвращения на сцену положение Марии Николаевны в театре стало спокойнее: слишком жестокий наглядный урок получило «начальство», узнавшее, что такое год без Ермоловой…

Москва стремилась на «Без вины виноватые», каждый раз новым триумфом встречала Марию Николаевну, а она скромно сообщала о себе Федотовой: «Я опять играю, как вам известно, «Без вины виноватые», очень устаю, сил совсем нет, но удовлетворяет одно, что публика с удовольствием смотрит, и плачет, и смеется»[34].

Когда знаешь, как много пришлось перестрадать Ермоловой, особенно ясно понимаешь, насколько изменилось сейчас положение артистов, как высоко поставила их Советская власть, оградив от произвола отдельных личностей, окружив теплой заботой о человеке.

Ермолова узнала и на себе эту заботу – увы, узнала уже под конец своей жизни. Что касается до дирекции, то, когда во главе Малого театра стал А. И. Южин, отношение к ней изменилось, Южин писал ей в ответ на какую-то ее просьбу:

«Раз навсегда: никогда ни о чем меня не просите, – а только всегда приказывайте».

А сколько лишних побед насчитал бы Малый театр, если бы прежняя дирекция так же относилась к молодой Ермоловой, как к стареющей относился Южин!.. Но «нет пророка в отечестве своем», и невольно напрашивается сравнение с тем, как относилась к ней «дирекция» другого театра – Художественного – в лице К. С. Станиславского и Вл. И. Немировича-Данченко.

Отношение Вл. И. Немировича-Данченко к Марии Николаевне достаточно ясно из всего того, что он о ней писал и говорил. Еще больше это подчеркивает его попытка уговорить Марию Николаевну перейти к ним в театр, на которую она в тяжелую минуту жизни была почти готова согласиться, и только тени Щепкина и других ее славных учителей, укоризненно качая головами, говорили ей: «Думай не о себе, а о театре…» И она осталась в тяжелой обстановке, чтобы не бросить погибавшего корабля…

Лучше всех моих слов резюмирует отношение Владимира Ивановича к Ермоловой сохранившееся в ее бумагах письмо, написанное им в 1915 году по поводу 45-летия деятельности Марии Николаевны.