Эрнест Хемингуэй: за фасадом великого мифа

Через несколько дней, вернувшись в Венецию, Хемингуэй, уже называвший ее «девочка моя», пригласил ее в бар «Гарри», и вскоре они стали видеться каждый день. «Поначалу, – пишет Адриана, – я немного скучала в обществе этого пожилого и так много повидавшего человека, который говорил медленно, растягивая слова, так что мне не всегда удавалось понять его. Но я чувствовала, что ему приятно бывать со мною и разговаривать, разговаривать». Вопреки слухам, циркулировавшим затем в городе, Эрнест и Адриана действительно просто разговаривали, и именно поэтому Мэри, которая сначала обиделась на эти отношения, быстро успокоилась и стала поощрять их общение, наблюдая за пользой для мужа от этого невинного прилива сил молодости. «Вы вернули мне способность писать, – можно прочитать в письме Эрнеста Адриане, – и я буду вам за это вечно благодарен. Я смог закончить свою книгу, и я одолжил ваши черты моей героине. Теперь я буду писать еще одну книгу для вас, и она будет самая красивая из всех. Там будет про старика и море»[64]. Героиня, про которую говорит Хемингуэй, это Рената из «За рекой, в тени деревьев», большого венецианского романа Эрнеста, к которому Адриана сделала обложку.

Начатая в январе 1949 года, книга «За рекой, в тени деревьев» была закончена в Венеции, примерно через год после встречи с Адрианой. Одному журналисту, беседовавшему с ним незадолго до публикации в сентябре 1950 года, Хемингуэй признался, что этот роман был написан «для тех, кто, зная цену жизни, спасается от смерти во всех ее формах; для тех, кто борется и способен начать сначала, если это необходимо; для всех тех, кто в общем знает, что любые обязательства, любой бой – это приглашение к мечте. Этот роман, – продолжил он, – также касается влюбленных, чтобы откровение удачи подарило им крылья». Нечувствительная к этим заявлениям критика упрекала Хемингуэя в длинноте диалогов, в сентиментальности и в напыщенных комментариях его героя, полковника Кантуэлла, по поводу военной стратегии. Обобщая в нескольких словах мысли своих коллег, Максвелл Гейсмар написал в «Субботнем литературном ревю» так: «Это несчастный роман, и неприятно о нем говорить, если уважаешь талант и творчество Хемингуэя. Но это не просто его худший роман, это еще и синтез всего плохого, что было в других его романах, и это не сулит ничего хорошего в будущем»[65]. Комментарии в отношении этой книги были настолько единодушны, что Ивлин Во, с которым Эрнест не имел особых отношений, решил встать на его защиту, составив текст, противоречивший литературной прессе, веселившейся, наблюдая за тем, как Хемингуэя медленно спускают с пьедестала: «Я думаю, что критики признали в нем нечто совершенно непростительное: определенную мораль. За всем этим бахвальством, за этими проклятиями и ударами появляется основной смысл рыцарства: уважение к женщинам, жалость к слабым, чувство чести». И чувство чести для Хемингуэя – это то, о чем не говорят, потому что «те, кто знает этому цену, также знают, что это единственный способ обеспечить бессмертие»[66].

Эрнест относительно мало реагировал на эти нападки, по крайней мере публично, и, что удивительно, не критики его стиля и его сентиментальности давили на него больше всего, а упреки в том, что он написал плоскую книгу. «Я слышал упреки в адрес книги «За рекой, в тени деревьев», – говорил он корреспонденту «Нью-Йорк Таймс Книжное Обозрение», – но самая комичная критика, обращенная к этой книге, заключается в том, что она пустая. Это, говорят они, книга, в которой ничего не происходит. Ничего, кроме битвы на реке Пьяве, наступления в Нормандии, освобождения Парижа, гибели 22-го пехотного полка в лесу Хюртген, не говоря уже о человеке, который должен умереть, который влюблен. Просто я предпочел полутона, стиль, который несколько размывает то прямое повествование, что было в моем предыдущем романе […] Мой стиль изменился. В некоторой степени я перешел от арифметики к геометрии и алгебре. И я сегодня – исчисление бесконечно малых величин»[67].

* * *

«Полутона», «размывает» – вот словарь Хемингуэя, говорящего о своем романе. Он берет термины из живописи, и в самой книге ссылок на нее тоже хватает: оттенки серого а-ля Дега по поводу Большого канала или пейзажи, напоминающие Брейгеля. Даже портрет, который Кэнтуэлл получает от Ренаты, его «последней и единственно настоящей любви», дает Хемингуэю возможность обсудить стиль Тинторетто, стиль «без холода, снобизма, стилизованности и модернизма».

Вкус Эрнеста к живописи, хоть он и менее известен широкой публике, вероятно, столь же древний и столь же сильный, как вкус к охоте или рыбалке; он, без сомнения, восходит к первым годам детства, когда мать взяла его с собой, чтобы посмотреть картины в музее Чикаго. Но главным образом Эрнест получил художественное образование в Париже, будь то в Люксембургском музее, с Сезанном, или с Гертрудой Стайн, чьи мудрые советы позволили ему приобрести свои первые холсты.