Читаем Есаулов сад полностью

ИННОКЕНТИЙ (в глаза Ирине). Все вместе и только вместе!

ПОСТОРОННИЙ. И рожать будете вместе?

ИННОКЕНТИЙ (в запале). И рожать будем вместе.

АНДРЕЙ. Звездный замысел…

ПОСТОРОННИЙ. Земной и насущный. Но женщины…


Стук в дверь. Входят двое, высокий и ростом пониже.


ВЫСОКИЙ. Мы печники…


Общий смех. Иннокентий подходит к печникам.


ИННОКЕНТИЙ. Я тоже печник, заказ передали мне. Вы опоздали.


Высокий рассматривает всех и спрашивает Невысокого, показывая на Травника.


ВЫСОКИЙ. А это кто такой?

АЛЕКСЕЙ. Оставьте наш дом, и побыстрее.


Двое медлят, рассматривая всех и, видимо, запоминая.


ВЫСОКИЙ. В ведомственном доме надо вести себя спокойнее.


Они удаляются. Садовник мостится на топчан.


ИННОКЕНТИЙ. Ребята, в сад (выглядывая в окно)\ Ночь лунная и теплая.

АЛЕКСЕЙ. Андрюша, ты голоден? Ну перехвати на живинку, и к нам.


Все поднимаются и уходят. Остаются Садовник, Настя и Андрей.

Настя угощает Андрея. Травник откланивается.


САДОВНИК. Как твои дела, сынок? Писем не пишешь…

АНДРЕЙ. Судите сами. Влюбился в девчонку пятнадцати лет, ради нее отдаю себя на растерзание пацанам. Но педагогика славянского братства делает уверенные шаги. Позже, Федор Иванович, я расскажу вам, а сейчас к ребятам. Настя, а ты?…

НАСТЯ. Я позже.


Андрей исчезает.


САДОВНИК. Вечность не видел тебя. Экая пытка.

НАСТЯ. Скоро приду к тебе. Но будет буря. Мать познакомилась с мужем Марии, он психиатр. Завязывается интрига, я боюсь, Федор.

САДОВНИК. Никогда не бойся человека, никогда, слышишь!

НАСТЯ. Слышу. А на душе тяжко. Но ты отдыхай. Сборище утомило тебя. Усни. А я в сад…


Она тушит свет, присаживается на корточки перед топчаном Садовника и – тоже уходит. А в это время в саду… Лунная ночь, большие деревья, скамейка, тени и голоса.


ИННОКЕНТИЙ. Андрюша, твои тезисы ко двору.

МАРИЯ. Читай!

КТО-ТО: «В потемках?».


Андрей зажигает спичку, она гаснет. Сергей достает зажигалку.


СЕРГЕЙ. Огня хватит на десять минут.

ИННОКЕНТИЙ (читает). «Во имя… товарищество объявляет себя Вампиловским во имя действенной любви к прекрасному»…

АЛЕКСЕЙ. И въехал в прекраснодушную фразу!

СЕРГЕЙ. Я слышал, Федор Иванович мечтает создать русскую школу в Сибири.

ИННОКЕНТИЙ. Но судьбы исторической истины в современной школе…

СЕРГЕЙ. Вот и положить единственное в основу – верность правде.

МИХАИЛ. Ребята, я не понимаю, что замышляется. И вообще не понимаю…

АНДРЕЙ. Замышляется жизнь на миру. Обыватель нас не поймет, ибо что нужно обывателю – легковая машина, тряпки, сплетни, слухи.

МИХАИЛ. Я не обыватель. Но я не понимаю…

ИННОКЕНТИЙ (игнорируя недоумение Михаила). Верность правде? Мы не орден иезуитов, не сектанты. Истину присягой не проймешь.

АНДРЕЙ. Идеалы Прекрасного будут роднить товарищество. Поэтическая истина превыше всего!

СЕРГЕЙ. Без истины исторической нет поэтической истины!

АЛЕКСЕЙ. Да ты читай! Бензин кончается.

ИННОКЕНТИЙ. Ну, держитесь. Теоретик, отойдите в сторонку. Ваш труд свершен. Дело за нами. (Читает). Извольте… «Теоретическому усложнению поддается любое деятельное начинание. Красота же в простом и этическом»…

ПОСТОРОННИЙ. Крепко и в точку.

ИННОКЕНТИЙ (читает). «Но простое не есть обыденное и низменное. Возвыситься над дурными обстоятельствами, пренебречь потребностями очевидными и первичными во имя насущного». (К небу:) О, боги! Почему вы лишили меня Андреева дара!

МАРИЯ. Не прибедняйся!

ИННОКЕНТИЙ (читает). Живя высшим насущным, можно войти в постоянство прекрасного и сохранить его в себе и в обществе…

ПОСТОРОННИЙ. В себе! В себе прежде всего!

ИННОКЕНТИЙ (читает). «Но предощущаемая гармония личностных и общественных начал будет всякий раз надорвана силами, враждебными национальному целому. Частичность и частное не оставляет претензий оспорить полноту сущего. Вот почему следует начинать со школы и с малых лет. Мир взрослых растлен. Спасение в детях, в предощущаемой ими гармонии…


Зажигалка минула и потухла.


ИННОКЕНТИЙ. А, черт возьми!

АЛЕКСЕЙ. Честнейшая постановка вопроса. Давно ли мы сами из стен школы. Там нравственно разлагается поколение за поколением. Истина историческая вытравлена из сознания учителей, из программ, из учебников. Не случайно задыхался Илья Семенович Мельников.

СЕРГЕЙ. Что киношный Мельников! Вот перед нами Садовник. И этому не видно конца. Мой друг (кивает на Постороннего) прав, прозревая Апокалипсис.

АЛЕКСЕЙ. Неправда! Мы знаем первопричину болезни. Я уверен, в Москве тоже есть здоровые силы.

СЕРГЕЙ. Им не прорваться к штурвалу. Но и прорвавшись к штурвалу, они не одолеют, не оседлают ситуацию, ибо надо менять всю команду. Понимаете – всю! И в машинном отделении и в отсеках, на палубах. В верхней надстройке. Им надо отречься от интернациональных догм… Опереться на честных и бесстрашных…

АНДРЕЙ. На русских.

СЕРГЕЙ. А где они, русские?

АЛЕКСЕЙ. Их мало, но они есть. Мы есть.

ИННОКЕНТИЙ. Им придется уступить дорогу нам. Разве они готовы к этому?

СЕРГЕЙ. Нас скомпрометируют. По всей стране молодежь свихнута. Дискотеки и ранняя любовь дозволены-с. Разврат…

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза