Если бы

Она раздвинула ветки кустов. Мерцающий огонёк дрожал оранжевыми бликами в куче жестянок. Обойдя груду мусора, наваленного тряпья и картонных коробок, разглядела сгорбленный силуэт. Он почти слился с темнотой и трухлявыми внутренностями дерева, завалившегося у основания. Амиго вытянул передние лапы, потянулся, мурлыкающе зевнул и улёгся в ногах старика.

– Привет, Хосе, – Лина присела на поваленную ветку.

Старик не обернулся, и не ответил. Их странная дружба отличалась молчаливостью. Скрюченные артритом пальцы подкинули полено в едва теплящийся костёр. Он поворошил палкой, наклонился, подул в огонь. Сырые дрова дымили, плохо разгорались, шипели. Он кашлял, хрипло выдыхал воздух и раздувал пламя пока, наконец, не оживил. Отблески желтоватых язычков заплясали на сморщенном лице с тяжёлыми мятыми веками. Хосе протянул вперёд подрагивающие руки.

Лина достала из рюкзака пакет, положила ему на колени. Амиго встрепенулся, подлез под локоть, тыча в колени мокрым носом. Поковыряв пальцами в еде как слепец, старик вынул нетронутый Кроссманом стейк и бросил собаке. Амиго клацнул зубами, набросился на мясо. Крякнув, Хосе сунул остатки провизии под фуфайку с обрывками ниток и кусками синтепона, торчащего из дыр.

Лина протянула пачку "Мальборо". Неловкие пальцы долго скользили по крепко прижатым друг к дружке сигаретам, пока не вытянули две.

Они молча курили, глядя в огонь.

Амиго свернулся калачиком, положив голову Лине на колени. Она перебирала под пальцами жёсткую шерсть, глубоко затягивалась и монотонно выдыхала изо рта горький дым. Образ сержанта Кроссмана бледнел, кривился и, извиваясь, взметнулся в небо, растаяв с искрами костра.

Сжав ладонью тёплый загривок, Лина заглянула в глаза своему страху и призналась себе, что биться. Боится с каждым днём сильнее. Ограблениями, изнасилования, убийствами, смертями от передозировки наркотиков, болезней и голода пропитался терпко-кислый смрадный воздух трущоб. Лина привыкла им дышать: помнить, и не замечать. Но ужас последних дней не имел ничего общего с привычным напряжением.

Панический животный страх неудержимым воем подкатывал к горлу.

Прошлой ночью она впервые увидела смерть…

Не издали, безлико кочующей из дома в дом, окутывая покрывалом фатализма лестничные пролёты, задние дворы, заваленные мусором подвалы. Прошлой ночью прямо под окном убили ребёнка.

Темнокожий мальчишка в зелёной куртке собирал у дороги бутылки, складывал в тележку на колёсиках. Из-за угла выехал облепленный грязью пикап, а следом чёрный микроавтобус. Громкий металлический свист прошил воздух: птью-птью-птью…

С деревьев полетели щепки, на первых этажах посыпались стёкла. Подняв волну грязи, машины скрылись. Магазинная тележка покатилась, перевернулась. Бутылки ссыпались и раскатились по улице.

Мальчик остался лежать у дороги. Широко раскинутые руки обнимали ржаво-коричневое рассветной небо.

Бутч закрыл все ржавые засовы. Запретил жильцам высовываться. Но, никто и не собирался покидать жалкие комнатёнки. Постояльцев на свет можно было вытащить только силой.

Мальчик лежал один под единственным целым фонарём, словно ориентир… Зелёный огонёк – маяк Хантс-Пойнта.

Лина не знала, какие силы поддерживают тело. Стояла и стояла у окна, прижавшись щекой к облезлой раме, глядела вниз. Рыдал кто-нибудь в ночи, оплакивая ребёнка? Горевал кто-нибудь за ним?

Воздух застыл. Не шевелился. Дом накрыла мёртвая тишина.

Тело увезли утром, когда солнце поднялось высоко, и яркий свет застревал в остатках окон соседнего дома. Приехала полиция, и сломанная фигурка больше не смущала взор, оставив после себя лишь тёмный след на тротуаре. Ненадолго. Первый дождь вновь превратит останки дороги в полноводное озеро.

Фонарь у дома Бутча больше не светил. Ни на следующую ночь, ни после.

Костёр догорел. Оставил напоминанием кучку вздрагивающего под ветром пепла. Тонкая красная полоса на востоке рассекла горизонт, обозначив новый день. Ломаные очертания свалки утратили зловещую таинственность и выступили безликой горой мусора.

Лина поднялась и размяла затёкшие ноги. Стряхнула от земли рюкзак.

– Пока, Хосе.

Старик сидел в той же сгорбленной позе, не поднимая век.

Амиго затрусил рядом, путался в ногах, жался к коленям впалыми боками, словно тоже нуждался в прикосновении и тепле. Он всегда провожал её к остановке. Дожидался первый автобус. Неподвижно сидел, будто вылитый хозяин, сгорбленный Хосе. Не мигая, глядел влажными карими глазами, как Лина поднимается по ступенькам и за ней с грохотом закрывается дверь.

Глава 27

Весна захватила Нью-Йорк.

Город распрямился во всю высь небоскрёбов, нырнул стекляшками крыш в голубое небо, вдохнул полной грудью влажный воздух и расцвёл акварелью парков и скверов. Южный ветер разогнал тучи над Статуей Свободы, и они устремились в Бронкс, сгустились плотным покровом в ожидании грозы.

Мигель Гальего Торо сделал выбор.

Бутч стал на сторону мексиканцев, контролирующих промышленные отходы, нелегальные автомастерские и стриптиз-клубы. Азиатских драгдилеров выгнали из района. Наркодельцы свернули сеть.