Участок для здания суда Спрингфилда, на Стейт-стрит, расположен в центре исторического города. Во времена Американской революции Джордж Вашингтон разбил свой лагерь прямо на холме. В середине участка находились два гигантских дерева возрастом больше 200 лет – бук и грецкий орех. Другие участники конкурса проектов для нового здания суда предложили срубить их. Когда я посетил участок и увидел деревья, меня поразил тот факт, что они ровесники Соединенных Штатов. Вероятно, они прожили бы и еще сто лет. По моему мнению, эти деревья были священными, и я не собирался их срубать. Поэтому в нашем предложении, которое приняло Управление, мы оставили деревья на месте и спроектировали дугообразное здание суда, расположенное вокруг деревьев в виде витка спирали. Мы проконсультировались со специалистом-ботаником, чтобы определить размер защитной зоны для корневой системы; радиус этой зоны составлял 12–15 м.
Определив указанные параметры, мы спроектировали здание в виде полумесяца, который дугой охватывает деревья и сад. Внутренняя часть дуги – со стороны оси вращения здания – состоит почти целиком из стекла, и с каждого этажа видны сохраненные деревья. Такую дань уважения к деревьям подчеркивает спроектированная парадная лестница, которая ведет к залам суда вдоль всей дуги. Деревья – главное украшение. Все вращается вокруг них.
К тому моменту, когда мы начали работать над «Хрустальными мостами», мы активно участвовали в проектировании и строительстве культурных учреждений в США уже около десяти лет. Все началось со строительства Культурного центра Скирболла в Лос-Анджелесе в 1986 году, который и посетила Элис Уолтон, когда искала архитектора.
К концу 1980-х, когда мы завершали ряд удачных проектов в Канаде – от Национальной галереи до Публичной библиотеки Ванкувера, – я понял, что пришло время расставаться с Гарвардом и преподаванием и двигаться дальше. Я жил в Бостоне почти 10 лет. Дела шли хорошо. В Гарварде меня утвердили на должность именного профессора Высшей школы дизайна (именная профессура Иэна Вуднера). Поскольку я и возглавлял кафедру, и преподавал, это занимало очень много времени. Я все больше осознавал, что возникает конфликт между моей увеличивающейся профессиональной занятостью и ответственностью перед студентами. Кроме того, я продолжал чувствовать себя в некоторой изоляции в школе, поскольку расходился во мнениях со многими преподавателями факультета. Пора было что-то менять. В Гарварде отставка с должности именного профессора – необычное событие. Помню, как президент Гарварда Дерек Бок, который к тому времени стал моим другом, позвонил, чтобы поинтересоваться, не является ли моя отставка протестом. Я ответил ему, вполне искренне, что нет. Просто пора перевернуть страницу.
Но, честно говоря, я был разочарован. Несмотря на то что я ценил студентов и радовался, наблюдая за их успехами в мире архитектуры, я не был доволен школой в целом. Мои убеждения не совпадали с интересами большинства преподавателей факультета. Постмодернизм в конечном итоге стал перевернутой страницей календаря, отчасти из-за того, что его произведения были искусственными и гротескными, как в комиксах. Однако этика вседозволенности осталась. За постмодернизмом последовал целый ряд других «измов». В наши дни, приходя в профессию, молодой архитектор испытывает замешательство из-за обилия формального выбора и мотиваций. Если бы я попытался поставить себя на место целеустремленного современного архитектора, мне пришлось бы противостоять сбивающему с толку целому вихрю влияний и моделей: пышные и скульптурные – Фрэнк Гери и Заха Хадид; хай-тек и элегантно изготовленные – Ренцо Пиано и Норман Фостер; минималистские – Дэвид Чипперфилд; экологически чувствительные – Уильям Макдонах и Кен Янг. Некоторые из перечисленных архитекторов – мои друзья. Большинством работ и их гениальностью я восхищаюсь. Но представьте, что для молодого архитектора все это, должно быть, выглядит совершенно разным. Очень трудно попытаться найти удовлетворительный ответ на вопросы о том, чем он должен заниматься и как разработать систему ценностей.