Есть что вспомнить. Записки следователя прокуратуры

А потому что укажи, что на фронте с 1942 года, и по должности комбат – не пропустили бы представления в Москве бдительные штабники. Комбат – лейтенант? И провоевал полтора года? не из разжалованных ли? Им Героя не положено. Анкетные данные должны соответствовать представлению. Составитель наградного листа это хорошо понимал.

Почему же лейтенант, выпускник училища, до майорской должности дошел и полгода её исполнял, оставшись в том же звании, отец рассказал: зимой 1942 года нашелся офицер, присяге изменивший. Взвод вместе с командиром с оружием немцам сдался – и всей дивизии по этому позорному случаю более года не было ни званий, ни наград. Представление, кстати, подписано командиром полка в звании… майора. Так до Днепра и воевали.

Никто не хотел умирать

«Железный ветер бил в лицо, и они все шли вперед, и

снова чувство суеверного страха охватывало

противника: люди ли шли в атаку, смертны ли они?»

В. Гроссман

Для нынешнего молодого поколения отечественная война неизбежно становится одним из бывших событий в ряду множества других в истории страны. А для мальчишек очередные «звездные войны» более интересны и захватывающи, чем фильмы про далекую войну.

Родившимся после войны она была, что называется «вчера». Ее участники жили и работали рядом, но не очень охотно и скупо её вспоминали. Мне повезло: уступая настойчивым просьбам, отец, увлекаясь и почти забывая о возрасте слушателя, рассказывал о войне. Рассказывал то, что не принято было рассказывать на официальных встречах. Окопная правда жестока и совершенно не возвышенна. И передо мной, жаждущим рассказа о смертельной опасности и победных маршах, об ежедневных подвигах и славе представала совсем другая война. Война, как тяжкий ежедневный труд, без выходных и праздников, где смерть была обыденна и повседневна. Фронтовые будни и быт без всяких прикрас.

Спрашиваешь, страшно ли было в атаку ходить? Видишь ли, сын, на фронте смерть ежедневно рядом с каждым ходила. И безразличным к этому человек быть не может – жить каждому хочется. Но слышал, наверное: «смелого пуля боится, смелого штык не берет». Не праздные, кстати, слова. Сразу скажу: безрассудная смелость – глупость. Пустая бравада на фронте не приветствовалась, да и встречалась крайне редко. Пулям кланяться зазорного ничего нет. Трусость и осторожность понятия разные. А вот жить, тем более воевать с постоянным страхом нельзя. Не раз замечал: застыл страх в глазах – не жилец солдат на свете. В первом же бою погибнет. И необъяснимого тут ничего нет. Страх и волю, и разум парализует, человека в животное превращает, а на войне внимательность, расчет и мгновенная реакция нужны. А паника из войска толпу делает не только не управляемую, но и бестолковую. И гибли люди там, где можно было живым остаться. Не случайно прошедшие обстрел и бомбежку солдаты погибали гораздо реже. И смерть их недешево врагу обходилась. Каждый знал, что атаки без потерь не бывает, и понимал, что вот именно этот бой может быть для него последним. Но мысли такой не держали, в каждом надежда была, что доживет до победы. Вот эта уверенность – может быть и погибну, но не сегодня, и выживать помогала и побеждать. И было еще понимание: надо. Надо выполнять приказ, выполнять поставленную тебе задачу. Связисты, саперы, санитары в атаки не ходили. Они просто выполняли свою работу, обеспечивали связь, переправу, вынос раненых. Часто под огнем и без какой-либо возможности отступить.

А самое тяжелое в атаке – от земли-матушки оторваться, под пули себя, живого, подставить. И чаще всего первыми это делали взводные и ротные командиры. А потом – не до страха. И если удавалось до окопов немецких добраться – бежал немец, не выдерживал. Не знаю, благородная ярость или не совсем, когда врага, под огнем которого бежал и падал, и вновь поднимался, и сто раз убитым быть мог, перед собой видишь. Вот этот животный страх, который только что испытал и в себе подавить смог, в эту ярость выливался – голыми руками задушить готов. Страшен русский солдат в рукопашной схватке и нет ему в ней равных. И бежал немец, либо, бросая оружие, сдавался. А тех, кто «капут» не кричал – в секунды сметали.

Только вот не всегда до немецких окопов добираться доводилось, до последнего яростного броска. По несколько раз в атаку поднимались, пока не убеждался отдающий такую команду штабной командир, что нет, без серьезной артподготовки, без охватов с флангов, просто так, в лоб, не взять эту деревеньку или безымянную высотку.

А смерть у многих мгновенной была, той самой, которую в песне, на позиции провожая, девушка солдату желала. Тяжелого ранения больше боялись – кому же хочется беспомощным инвалидом век мыкать. А смерть… дважды умирать еще никому не приходилось. О ней предпочитали не думать. Страшна, сын, не смерть, а ожидание смерти.

Приказано петь…