Есть!

– Да будет вам, – весело отмахнулась Геня, ошибочно приняв Аделаиду Бум за не в меру заботливую фанатку, – с доктором я сама разберусь. И не Лжедмитрий он, а Дориан Грей!

Геня давно переименовала Дениса Григорьевича в Дориана – и тот, как ни странно, отзывался. Мама-Мертвецова и папа-Мертвецов, узнав, что к сыну на приём приходит сама Гималаева, взяли низкий старт: Геня была не замужем, а годами почти равна Денису. Прекрасная партия, сынок, облизывались родители, но доктор отмахивался от маминых (она тут была главная) провокаций. Геня не смогла бы пройти ни внешний, ни, что намного важнее, возрастной контроль.

И точно так же ни возрастной, ни внешний контроль не смогла бы пройти очередная пациентка доктора Мертвецова – самая обыкновенная блондинка Катя П. Впервые распахивая перед нею дверь, доктор не догадывался, что именно благодаря ей сам – впервые в жизни – вскоре испытает мучительную зависимость.

Любимая пациентка Геня Г., с которой доктор Грей, помимо прочего, обсуждал книжки, фильмы и смысл жизни, ни за что на свете не поверила бы в такой сюжетный поворот и признала бы его неубедительным. Прочти она про такое в романе, освистала бы автора: как же так, герой одержим юницами, а лапки складывает пред взрослой женщиной?.. Но жизнь, к счастью для всех нас, отличается от романа ещё и тем, что не нуждается ни в логике, ни в оправданиях – всё может быть, и точка.

Денис и сам себя понять не мог – точнее, он прекрасно мог себя понять, и даже прописать себе лечение, но ему впервые в жизни не хотелось бороться с зависимостью. Более того, он начал понимать и даже уважать чужую одержимость – Кате П. потребовался всего лишь месяц, чтобы стать для своего доктора не только клиенткой, но вдохновением и радостью.

Возможно, всё дело было в веснушках – мелких золочёных зёрнышках, которыми Катин нос был присыпан, как пудрой. А может, в тёплом запахе её кожи – не то свежевыпеченный хлеб, не то горячее, из-под утюга, бельё. Скорее же всего, дело было в том, что Катя имела фатальное сходство с одной девочкой из пионерского лагеря «Салют», безответной любовью к которой юный Мертвецов промучился две смены подряд… Да что гадать! Коллеги Дениса Григорьевича могли злорадствовать и ликовать – доктор пал жертвой болезни и не собирался исцеляться сам.

Прохладным сентябрьским вечером они с Катей П. бродили по рынку, как по лучшему из музеев. Катя выбирала грибы-лисички, гладила громадные головы тыкв, покупала самые блестящие баклажаны и самые скрипучие, тугие початки кукурузы, завёрнутые в листья, как в пелёнки. Доктор М. нёс сумку, доверху набитую дарами природы, и думал, что природа и сама – дар. Как Катя. Как зависимость. Как любовь.

– Интересно, почему так получается, – сказала вдруг Катя, – лишь только ты научаешься любить свою жизнь, как тут же следуют перемены… Просто потому, что ты стал старше, или выросли дети, или нужно сменить работу, развестись, уехать…

– У Гималаевой есть об этом целый роман, – откликнулся Денис.

– Книга?

– Да, книга. Она её выпустила ещё до того, как…

Тут Денис Григорьевич прикусил язык, но Катя словно бы не обратила внимания на его оговорку (на самом деле это была не оговорка, а нарушение всех профессиональных норм и правил).

Осенний ветерок услужливо приподнял им воротники и подтолкнул в спины – чтобы поспешили навстречу прекрасному будущему.

Глава шестнадцатая,

рассказывающая историю домработницы, которая любила ездить в Париж

Ранним утром, когда первые зевающие трамваи выползают из депо, мальчишки досматривают сладкие рассветные сны, а собаки спешат к дверям с поводками в зубах, по нашему городу шагают сотни похожих друг на друга женщин. Далеко не каждая из них – крашеная блондинка, и одеты они по-разному, но всё равно при этом похожи друг на друга чем-то неуловимым, окутывающим их, как шлейф. Может быть, это едкий запах моющих средств, впитавшийся в поры и заменивший духи, может, вечная и уже неизлечимая усталость в покрасневших от недосыпа глазах, а может, тот подозрительный взгляд, с которым они рассматривают уличные лужи, неряшливые заборы и граффити на гаражах: весь тот непорядок, который им не под силу устранить.

Эти женщины – домработницы, и на протяжении долгих восьми лет Аллочка Рыбакова была одной из них. Худенькая, молчаливая, со всеми вокруг вежливая, Аллочка никогда не рассказывает, почему она выбрала такую работу, – и мы сделаем это за неё. Скорее всего, это будет первый раз в жизни, когда кто-то возьмётся выполнить работу за Аллочку, привыкшую всегда и всё делать своими собственными руками.

Когда в семью Аллочки пришли тяжёлые времена, она не стала плакать и жаловаться на жизнь, но очень вовремя вспомнила свою бабушку.

– В конце концов, я внучка Аллы Ивановны! – заявила Аллочка матери и уже через день нашла работу в богатом доме, где за страшные грехи уволили очередную домработницу: та поставила грязную обувь в шкаф, забыла помыть хозяйкин коврик для йоги и выстирала бельевые кружавки в машине.