Есть!

Думайте что хотите, но Аллочке Рыбаковой, не знакомой в те годы ни с выражением, ни даже с понятием «сексуальное домогательство», стало жаль депутата. Она села рядом с ним на ковёр и машинально начала сгребать ребром ладони кошачью шерсть.

– Вы, Аллочка, не сердитесь на меня, – плакал депутат Горликов, – вы просто не представляете, какая у меня сейчас жизнь!

И прерывисто, по-детски вздохнув, начал рассказывать домработнице о всех своих страхах и крахах, о том, как замучили его вечные претензии супруги, а также глупые соратники, одышка и плохая погода.

– Пожалуйста, только Наташе про это не говорите, – взмолился Горликов, почему-то показав при слове «это» на свой шёлковый халат, нуждавшийся, как отметила Аллочка, в скорейшей стирке. – Я всё для вас сделаю, всё что хотите – может быть, у вас есть какое-нибудь особенное желание? Премия? Поездка?

Он щёлкнул пальцами, как волшебник, вызывающий из памяти нужное заклинание:

– Париж?..

Анька была возмущена до глубины души – при условии, конечно, что у Аньки имелась душа. Скажем иначе: она была возмущена, как народный разум, готовый идти в смертный бой! Слава богу, что Аллочка не успела выслушать всех её слов:

– Зачем тебе в Париж? Даже я, работник школьной культуры, не была в Париже, а ты что там будешь делать? Пол мыть в гостинице? Лучше бы племянника в хороший санаторий отправила, а то… Пари-и-иж!

Аллочка отключила слух, как будто нажала нужную кнопку на пульте. Борща Горликовым она наварила на неделю вперёд, а ещё нажарила целую кастрюльку крохотных, как каштаны, котлеток, напекла стопку тонких блинов и даже успела сделать творожный торт «Ингрид».

Балконша милостиво согласилась отпустить Аллочку на десять дней в отпуск, вот только о Париже Горликов просил не распространяться, Наташе это было знать ни к чему.

– Надеюсь, вы понимаете, что это простая благодарность, – заявил Горликов, вручая домработнице пластиковый конверт с документами, но от Аллочки не ускользнул затравленный взгляд, который скользнул по её щеке.

Бедный хозяин, подумала Аллочка. Боится, что я буду его теперь неотступно шантажировать. Зря он смотрит так много плохих фильмов.

В аэропорту, вытаскивая чемодан из такси, Аллочка с удивлением обнаружила, что тащит его левой рукой – за время работы на благо семьи Горликовых левая рука её стала практически такой же сильной, как правая.

И был Париж – осенний, лучший, именно такой, какой придумала для себя девочка Аллочка, читая роман про трёх мушкетеров. Страницы старой книги издательства «Жазушы» пахли в точности так же, как улицы Парижа. Утренний дух круассанов над мостовой. Кофейный туман Сен-Луи. Запах душистого, как апельсин, листа в саду Тюильри… Аллочка приходила в свой маленький отельчик только для того, чтобы переночевать, – и наутро всегда оставляла горничной чаевые. Она решила, что приедет в Париж ещё раз – может быть, она будет делать это каждый год. Аллочка вправе – в конце концов, ей не на кого сейчас тратить деньги, а сестрень может в кои-то веки сама позаботиться о себе и своём чаде. Чаду, впрочем, Аллочка купила французский подарок – толстого плюшевого Обеликса в полосатых штанах и с лицом Жерара Депардье. Она покупала его и думала о том, какая громадная разница между этим пухлым Депардье-Обеликсом и тем Депардье, что пакостил, тонкий и прекрасный, в «Вальсирующих»… Такая же точно разница, как между Аллочкой-домработницей и парижской Аллочкой: обе носили тоненькие перчатки, но у одной они были резиновые, а у другой – лайковые.

Так в Париже было хорошо, что домой возвращаться расхотелось совершенно – а ведь дома её очень ждали. Депутат Горликов ждал испуганно, мучаясь вопросом: правильно ли он всё сделал, или погорячился? Сестрень ждала Аллочку, заготовив целый ушат ядовитых словечек. Племянник – искренне и страстно, как все зашуганные дети. Балконша ждала Аллочку исступлённо, как периода зимних распродаж, и даже поделилась своими странными чувствами к домработнице с модным психотерапевтом Мертвецовым.

– Откровенничали? – улыбнулся модный врач. – Дружили? Подарочки дарили?

– Да нет, кажется, – заволновалась Горликова и начала копаться в памяти судорожно, как в косметичке, – за этим занятием она, к счастью, не заметила того, как неприязненно косился Денис Григорьевич на знаменитые балконы, обтянутые сегодня бархатным пиджаком. – Ну, то есть я ей, конечно, дарю иногда что-то по мелочи, но ничего серьёзного. И никакой дружбы, о чём вы?

– Молодец, – сказал Мертвецов. – С домашними помощниками – никаких отношений, кроме сугубо деловых.

Наталья нервно облизнула губы.

– Тогда почему же я так без неё скучаю?

– Потому что она очень хороший работник.