Есть!

– Он был, о море, твой певец, – грустно отозвался Аркадий Пушкин, но не сразу решился пойти за другом и коллегой. Лишь когда нищета стала бить ему прямо в лицо, как та давняя морозная улица, Аркашон поддался на уговоры П.Н. и стал вначале идейным соратником, а потом и главным режиссёром первых выпусков. Рождение телеканала «Есть!» случилось на глазах и в присутствии Пушкина – как приглашённый папаша, он то бледнел, то терял сознание, то восхищённо плакал и навсегда после этого стал рабом телевидения. «Везде передо мной подвижные картины…»

Юля тоже времени зря не теряла – окончив институт народного хозяйства, как это было принято у них в семье, она выучилась ещё и на мастера ногтевого дизайна. Дни напролёт жена пропадала в салоне красоты, обрабатывая чужие руки, ручки, ручонки и ручищи.

– По ночам снятся сплошные пальцы, – жаловалась Юля, – как опята на пеньке!

Таня с Димочкой к тому времени родили сына и, выдохнув, как бегуны после удачного финиша, пустились каждый во все тяжкие. Димочка сунулся было в мелкий бизнес, но, погорев дважды, отскочил на скромную роль водителя – возил по личным делам жену своего босса, и в школу – его противных детей. Татьяна устроилась продавцом в модный супермаркет «Сириус», но потом заболела спиной и перешла в кассиры. Аркашон, по делам являясь в «Сириус», малодушно пробегал мимо касс, чтоб свояченица его не увидела. В синем форменном халатике, обрюзгшая и бледная, Танька отчитывала пытавшегося пролезть без очереди гражданина:

– Вы не видите, мужчина? Я уже бью другого клиента.

Аркаша отскакивал в сторону и удачно сталкивался нос к носу с весёлой Марой Михайловной – она шла навстречу, протягивая короткие колбасные ручки.

Пушкин имел дар к непринуждённому общению с деловыми женщинами – П.Н., открыв в нём это счастливое свойство, эксплуатировал его на полную катушку. В зрелые свои годы наш цитатель жил не своей жизнью – он словно играл роль приличного человека, устоявшегося семьянина и опытного режиссёра, без которого на канале «Есть!» не совершалось ни действо, ни действие. Стихов Аркашон с каждым годом помнил всё меньше, зато мешки под его глазами темнели всё пуще, так что дочка Сашечка, прочитав вместе с Таей запретную книжку «Вий», заявила: «На картинке – папочка!» Пушкин смеялся, но ему было больно. Никакой он не Вий – и вообще, этот взрослый хмурый мужик из зеркала, с мятыми серыми волосами, не имеет никакого отношения к настоящему Пушкину.

«Немеркнущим светом озарила жизнь Пьера поэтическая любовь к Наташе!» – говорила Аида Исааковна, всё еще работавшая в школе и пестующая юную Сашечку Пушкину…

Жизнь Аркадия была озарена немеркнущим светом любви к жене и дочери. И единственное, чего он не мог простить Юле, так это равнодушия к Сашечке.

«История нелюбви» – отличное название для телешоу, которое Пушкин обязательно запустил бы на другом, некулинарном канале. Нелюбовные истории захватывают куда сильнее романтических – а поначалу всё у всех происходит примерно одинаково, об этом, наверное, и писал Толстой. Лишь потом каждый получает по заслугам – и за то, что любил, и за то, чего желал.

Пушкин уважал свою жену и считал её выдающейся женщиной. А то, что выдающаяся женщина пилит ногти в салоне, – так это её свободный выбор. Аркадий полагал, что все живут в своих семьях почти так же, как он и сотни тысяч других мужчин жили и будут жить после. Это очень утешительная мысль – будто все живут примерно так же, как и мы.

Тогда был, Пушкин запомнил, день Святого Валентина. Дурацкий праздник широко отмечали в Юлином салоне, куда Пушкин забрёл поздно вечером – в поисках загулявшей жены, с унылым розовым бутоном, не прельстившим бы и гражданина Кейна.

В салоне было весело, как в советском ресторане, – клиентки растворились среди мастеров (именно этим словом Юля просила называть себя и своих коллег по цеху). Разве что косметолог – немолодая, но натянутая, как тетива, женщина – продолжала работу: прижав вялую блонди к стене, заботливо спрашивала:

– Ну как они у тебя?

«О прыщах волнуется, – не сразу догадался Пушкин, – как будто это люди».

Некоторые клиентки шли к выходу с растопыренными пальцами и свежевыкрашенными, благоухающими, как чистый санузел, головами. Юли видно не было, и Пушкин двинулся дальше.

Они сидели в пустом зале, друг напротив друга – Юля и какая-то белая мышь в сером пиджачке. Со стороны казалось, будто они вызывают духов, взявшись за руки, или разглядывают ногти – что было бы вполне уместно, – но у Аркашона вдруг нехорошо засосало под ложечкой.

Мышь обернулась на шаги, Юля отдёрнула руки.

– Это Катя, – сказала она. – Моя очень близкая подруга.