Есть!

И вот теперь Геня ехала в Пенчурку сознательно – не предупредив, разумеется, поскольку не было в деревне ни мобильной, ни какой другой связи. Здесь её никто не найдёт, и не станет искать. Несколько блоков программы было сдано вперёд, Аллочка не глядя подмахнула заявление об отпуске, а П.Н. опять отбыл в какую-то аппетитную заграничную вакацию.

Пенчурка вырастала на горизонте, как сбывшийся жуткий сон.

Мобильник, с которым Геня Гималаева, подобно миллионам современных людей, срослась в единое целое, занервничал ещё на лесной развилке. Как заблудившийся турист, он тщетно искал выход, сигнал, хоть какой-то признак жизни, но в конце концов сдался. Геня отключила телефон и спрятала мёртвую пластмассовую тушку в карман куртки. На дне сумки лежал ещё один потенциальный мертвец – ноутбук. В Пенчурке нет электричества, а интернет считают иным названием дьявола. Зачем было брать с собой ноутбук, никому не известно. Привычка, зависимость, глупость.

– Дочушка! – закричала мама с порога, и Геня остолбенела – прежде от неё было не дождаться таких нежностей. И вообще, граждане, может, это не мама, а совсем чужая, загорелая женщина в уютном платье? А тот мужчина, с надёжными морщинами у глаз, это её отец? Как давно Геня не видела своих родителей, не смотрела на них так, как сейчас смотрит… Она ступила на чисто выскобленное крыльцо, и где-то рядом послушно запели птицы, как рояль в кустах, дожидавшиеся нужного момента.

Нам с вами не остаётся ничего другого, кроме как временно оставить героиню в надёжных родительских руках – пусть она отдыхает, отъедается и отсыпается на деревенском воздухе. Телеканал «Есть!» кажется из Пенчурки далёким, как планета Марс.

А между тем на канале «Есть!» сгущались краски, тучи и события. Там, как ягоды на кусте, созревали новые правила.

Глава двадцать вторая,

где Ека припадает к античности

Когда Катя Парусова была маленькой, она узнавала новости только от двух людей – соседки Фарогат и своей родной бабы Клавы. Соседка Фарогат не случайно стоит здесь на первом месте – маленькая Катька видела её в детстве чаще родной мамки. Улыбчивая узбечка с крошечными ногами и серьёзным золотым запасом во рту, Фарогат с раннего утра забирала соседскую малышку к себе, чтобы дать мамке с папкой проспаться и потом заново напиться. Катька ходила вместе с Фарогат и её собственной дочкой Лолой по соседским подъездам с уборкой – иногда их звали помыть квартиры и окна, и там Катька с интересом обследовала каждый уголок. Она завидовала людям, которые живут в такой чистоте, и ещё им, наверное, нет нужды пригибаться от летящей бутылки.

В злые трезвые периоды мамка пыталась разобраться, за каким, извиняйте, лядом Фарогат таскает за собой Катьку? От громового мамкиного крика «Фая!» развешанное на уличных турниках бельё раскачивалось, как шторы в ветреный день. Фарогат отзывалась и на Фаю, и на Фаню, и на Фиру: что бы ни предлагали ей большие русские тётки, всё с достоинством принималось.

«Фарогат» значит «спокойствие».

– Зачем кричишь, Ираида? – Фарогат шла между белых пододеяльников, как по облакам, восхищалась Катька.

– Девка где?

Катька уже бежала к матери, обнимала её широкую и твёрдую, как колонна в доме культуры, ногу – и тут же получала по носу ладонью. Или по губам. Мамке надо было успокоиться, вот она и успокаивалась, настучав Катьке.

Фарогат щёлкала языком:

– Зачем бьёшь, Ираида?

Но мамка уже тащила Катьку в дом, где был вечный праздник, который всегда с тобой, – даже сейчас взрослая Екатерина Игоревна Парусова не может отделаться от памяти этого праздника. Отец вдруг грозил ей нехорошо пальцем, а потом так же точно нехорошо чмокал её ручку. Мать валялась на полу как медвежья шкура – стеклянные глаза, раскинутые лапы. Спасение было одно – Фарогат. Она поила девочку крепким, как марганцовка, чаем и совала книжку про Ходжу Насреддина. Она пела незнакомые, но ласковые песни, и учила Катьку новым вещам – арифметике, чтению, даже русскому языку. Почерк у Фарогат был стройным, буквы получались одинаковыми, как блинчики из школьной столовой, где они тоже прибирались и где девчонок бесплатно кормили. Странно, что дочку Фарогат – Лолу – Ека помнила смутно, хотя они и по возрасту, и по ситуации должны были стать подругами. Но нет, спустя годы от Лолы в памяти остались только чёрные косички, зато портрет Фарогат она могла бы написать по памяти. Катька всегда хорошо рисовала.

Отца у Лолы не было. «Прочерк Иванович», – смеялась Фарогат.

– Мамку в школе назвали «неработь», – сказала ей однажды Катька. – Что такое «неработь», Фарогат?

– Когда не работают, – уклончиво ответила соседка. – Зачем такое спрашивать, Катя? Мамку надо любить, хоть какую.