Естественная исторія религіи

Въ данномъ отношеніи, сказалъ Филонъ, ученые совершенно согласны съ толпою; но всѣхъ литературныхъ трудахъ, какъ духовныхъ, такъ и свѣтскихъ, вопросъ о человѣческихъ бѣдствіяхъ всегда трактовался съ самымъ патетическимъ краснорѣчіемъ, какое только могло быть вызвано горестью и меланхоліей. Поэты, которые говорятъ безъ системы, подъ вліяніемъ чувства, и свидѣтельства которыхъ, благодаря этому, особенно авторитетны, поэты даютъ намъ изобиліе такого рода образовъ. Отъ Гомера вплоть до д-ра Юнга, все это вдохновенное племя всегда сознавало, что никакое иное изображеніе вещей не будетъ соотвѣтствовать чувству и наблюденію каждаго отдѣльнаго человѣка.

Что касается авторитетовъ, замѣтилъ Демея, то за ними нечего далеко ходить. Окинь взоромъ библіотеку Клеанѳа; я осмѣлюсь утверждать, что, за исключеніемъ авторовъ по спеціальнымъ наукамъ, напримѣръ по химіи или ботаникѣ, авторовъ, не имѣющихъ случая трактовать о человѣческой жизни, среди этихъ безчисленныхъ писателей врядъ-ли найдется хоть одинъ, у котораго сознаніе человѣческаго злополучія не вырвало-бы — въ томъ или иномъ мѣстѣ его сочиненія — жалобы на это злополучіе или признанія его. По крайней мѣрѣ, всѣ шансы на сторонѣ этого предположенія и, насколько я помню, ни одинъ авторъ никогда не доходилъ до отрицанія злосчастія людей.

— Прошу извиненія, сказалъ Филонъ. Лейбницъ отрицалъ его и, быть можетъ, онъ былъ первымъ изъ тѣхъ {Это мнѣніе было защищаемо еще до Лейбница д-ромъ Кингомъ и нѣкоторыми другими, но никто изъ нихъ не пользовался такою великой славой, какъ этотъ германскій философъ.}, кто рѣшился высказать такое смѣлое и парадоксальное мнѣніе, по крайней мѣрѣ первымъ изъ тѣхъ, кто сдѣлалъ его существенной частью своей философской системы.

— Но именно въ силу того, что онъ былъ первымъ, отвѣчалъ Демея, развѣ не могъ онъ замѣтить свою ошибку? Вѣдь развѣ это такой вопросъ, въ которомъ философы могутъ надѣяться на новыя открытія, особенно въ такой поздній вѣкъ? И развѣ можетъ кто-нибудь питать надежду на опроверженіе при помощи простого отрицанія (ибо предметъ этотъ врядъ-ли допускаетъ разсужденія) единогласнаго свидѣтельства всего рода людского, свидѣтельства, основаннаго на ощущеніи и самонаблюденіи?

И почему-бы человѣкъ, добавилъ онъ, могъ претендовать на исключеніе изъ участи всѣхъ другихъ живыхъ существъ? Вся земля, повѣрь мнѣ, Филонъ, проклята и осквернена. Безпрестанная война возгорается между всѣми живыми существами. Необходимость, голодъ, нужда — подстрекаютъ сильныхъ и храбрыхъ; боязнь, безпокойство, ужасъ — терзаютъ слабыхъ и немощныхъ. Уже самое появленіе на свѣтъ причиняетъ мученія и новорожденному и его несчастной матери. Слабость, немощь, бѣдствія сопровождаютъ каждый періодъ этой жизни, и конецъ ея связанъ съ ужасомъ и агоніей.

— Замѣть также, сказалъ Филонъ, какое необычайное искусство прилагаетъ природа къ отравленію жизни всякаго живого существа. Болѣе сильные охотятся на слабѣйшихъ и держатъ ихъ въ вѣчномъ ужасѣ и страхѣ. Слабѣйшіе, въ свою очередь, часто преслѣдуютъ сильныхъ, надоѣдаютъ имъ и изводятъ ихъ безъ устали. Посмотри на безчисленную расу насѣкомыхъ, которыя или размножаются на тѣлѣ животныхъ, или-же, летая вокругъ, вонзаютъ въ нихъ свое жало. Но есть насѣкомыя еще меньшія, чѣмъ эти, въ свою очередь мучащія ихъ. Итакъ, и справа и слѣва, и спереди и сзади, и сверху и снизу — каждое животное окружено врагами, которые непрестанно стараются измучить и уничтожить его. —

— Одинъ человѣкъ, сказалъ Демея, повидимому отчасти является исключеніемъ изъ этого правила; ибо при помощи объединенія въ общество онъ можетъ безъ труда побѣждать львовъ, тигровъ и медвѣдей, которые, обладая отъ природы большей силой и ловкостью, легко могутъ сдѣлать его своей добычей.

— Напротивъ, вскричалъ Филонъ, тутъ-то именно всего болѣе и проявляются единообразіе и равномѣрность правилъ Природы. Человѣкъ, правда, можетъ путемъ объединенія съ себѣ подобными превозмочь всѣхъ своихъ дѣйствительныхъ враговъ и сдѣлаться господиномъ надъ всѣмъ міромъ животныхъ; но развѣ онъ не возстановляетъ тотчасъ-же противъ себя воображаемыхъ враговъ, — демоновъ своей фангазіи, которые терзаютъ его суевѣрными страхами и отравляютъ всякое наслажденіе жизнью? Всякое его удовольствіе, какъ онъ воображаетъ, становится въ ихъ глазахъ преступленіемъ; принимаемая имъ пища, отдыхъ, которымъ онъ пользуется, возбуждаютъ въ нихъ подозрѣніе и чувство обиды; даже его сонъ и сновидѣнія доставляютъ ему новый матеріалъ для боязни и страха; даже смерть — его убѣжище отъ всѣхъ другихъ золъ, возбуждаетъ въ немъ только ужасъ передъ безконечными и безчисленными страданіями; и врядъ-ли волкъ больше приводитъ въ трепетъ робкое стадо, чѣмъ суевѣріе — боязливую душу жалкихъ смертныхъ.