Эстетика эпохи «надлома империй». Самоидентификация versus манипулирование сознанием

В эстетике постмодернизма есть, однако, такие положения, которые, не нарушая четкости сформулированного выше критерия художественности, все же позволяют причислить к области искусства многие творения интеллектуальной деятельности. Это, прежде всего, тезис о той особой роли, которую играют в нонклассике «антиномии и парадоксы». Понятие игры используется теоретиками посткультуры в самых разных значениях: релятивистская игра ценностями, игра как выход из утилитарности и др. Есть среди них и такое значение, как «игра полярностями». Именно она приводит к антиномиям, парадоксам, к абсурду. «Игра полярностями» охватывает, казалось бы, чисто интеллектуальные операции, процедуры, но они – смыслопорождающи и эмоциогенны. Чаще всего эмоционально-смысловым эффектом подобных игр являются ирония, различные оттенки комизма.

Так, пройдя вместе с постмодернистами полный круг разочарования в «эстетическом», весь цикл деконструкции последнего, баумгартеновская наука вновь возвращается к собственным базовым принципам: «согласию разногласного» (вернее, к «разногласию согласного»), «началу антитезы», контрасту, диссонансу, нюансу и т. д. Только на сей раз эти принципы применяются преимущественно в интеллектуализированном смысловом поле. В этом пункте, кстати, неклассическая эстетика органично смыкается с классической. Комизм и ирония – понятия с чрезвычайно богатой историей.

Искусство и эстетика постмодернизма не отделены китайской стеной от общего исторического развития искусства и культуры. В данной связи уместно вспомнить и о том, что «принцип дисгармонии, антиномий и противоречий составляет основу барокко»[518]. Кстати, обращение к теории барочного искусства способно пролить свет на кардинальную проблему сегодняшней эстетики – проблему ее предмета, установления его границ.

Хотя историю «эксплицитной» эстетики начинают обычно с А. Г. Баумгартена, в действительности у него были предшественники. Попытки создания философской науки об искусстве, художественном творчестве, прекрасном предпринимались еще в XVII и первой половине XVIII века. Две наиболее известные из них связаны с именами испанца Б. Грасиана (1601–1658) и Дж. Вико (1668–1744). Их теоретические построения мы вправе считать «протоэстетиками». Примечательно, что каждая из трех «ранних» эстетик XVII–XVIII веков имеет свою специфическую окраску, свою интенцию, свой вектор. Эстетику Баумгартена можно назвать «сенсуалистической», Вико – «лингвистической» или «мифопоэтической», а Грасиана – «интеллектуалистской». В этих трех моделях как бы заранее проигрывались различные варианты развития рождающейся новой науки. Реальный итог известен: «победил» Баумгартен, эстетика пошла путем «науки о чувственном познании», «чувственном опыте». Но и о двух других вариантах не следует забывать. Ведь самим фактом своего существования они тоже отвечали на вопросы: какова эта новая наука? что составляет ее предмет? Учет добаумгартеновских, небаумгартеновских протоэстетик расширяет наши представления об ареале эстетики, о богатом спектре ее возможностей. Длительное время названные и другие варианты существовали в более или менее скрытом виде, лишь изредка выходя на поверхность. Но, быть может, сейчас пришел их черед, и именно их интенции развивает нонклассика?

Протоэстетика Б. Грасиана вызывает особый интерес. Во-первых, отмеченным выше «интеллектуализмом». Во-вторых, грасиановский вариант новой науки сформировался под интенсивным влиянием идей барокко, а значит – принципа дисгармонии, антиномий и противоречий. Центральным понятием философии искусства Грасиана было «остроумие» (исп. agudeza) (синонимы: «изощренный ум», «изобретательность», «хитроумие»). Под остроумием мыслитель понимал не простую разновидность комического, а нечто куда более широкое и значимое: единый принцип творчества в любых видах искусства, позволяющий соединять противоположности, преодолевая тем самым рассудочную однозначность. Исследователь творчества Грасиана Л. Е. Пинский пишет: «Апология ассоциативного (а не дискурсивного) начала в художественном творчестве и восприятии, доказательством чему служит природа остроумия, приводит Грасиана (рационалиста!) к ограничению в творческом акте роли рассудка… к выдвижению безотчетной интуиции творческой личности…»[519].

Интересный материал о содержании понятия «остроумие» в трактате Грасиана «Остроумие, или Искусство изощренного ума» (1648), а также в трудах итальянских теоретиков барокко (Э. Тезауро, М. Перегрини, Л. Бартоли и др.), содержится в книге И. Н. Голенищева-Кутузова «Романские литературы»[520]. Но он пока, кажется, не привлек внимания эстетиков. И все-таки интерес к «остроумию» как фундаментальному эстетическому принципу постепенно пробуждается. Так, А. Е. Махов обращает внимание на то, что исторически словесное и музыкальное творчество часто сближались именно под эгидой «остроумия»[521]. Связанный с ним принцип concordia discors (или, в обратном варианте, discordia concors) имеет, в сущности, общеэстетическое значение.