Et ce sera mon paradis (СИ)

«Неужели все это для меня?» — цыганка подняла одежду с пола, прижимая к груди. Пусть это и не были королевские наряды, вещи казались ей поистине прекрасными, ведь она никогда не видела подобных, когда жила во Дворе чудес, да и обуви такой у нее отродясь не было.

То, что эту одежду купил ей архидьякон, надеясь получить взамен ее любовь и признательность, не беспокоило девушку в эти минуты. Положив вещи на кушетку, она вновь вышла из кельи и взяла стоявшие чуть поодаль кувшин с молоком и маисовую лепешку. Голод заставил цыганку вовсе забыть об осторожности — она перенесла все на стол, даже не закрыв дверь за собой. Съев лишь половину лепешки и выпив немного молока, плясунья прикрыла оставшееся своей старой косынкой и вернулась к кушетке.

Фролло тем временем стоял за выступом стены. Он видел, с каким восторгом цыганка рассматривала платье, как блистали радостью ее глаза, и его сердце замирало от созерцания этого почти детского счастья смуглянки.

Девушка, наконец, прикрыла дверь и склонилась над кушеткой. Обождав немного, архидьякон осторожно подошел к келье, припадая к замочной скважине. Эсмеральда сняла свое прежнее платье, встав к двери спиной. Ее стройное тело предстало перед священником, и тот с тихим стоном сжал ткань сутаны. Плечи девушки были теперь отрыты ему, ее тонкая талия, шейка, и он вновь ощущал это безумное желание, разгоравшееся внутри все сильнее.

Цыганка приложила к себе платье и подошла к столу — в отражении на сосудах она увидела себя. Платье придавало ее покрывшимся румянцем щекам большую прелесть, и девушка, заметив это, надела его на себя. Оно оказалось ей немного велико в плечах, но это выглядело ничуть не ужасно, ведь все остальное в этом платье было просто замечательно. Цыганка улыбнулась и, охваченная светлыми чувствами, закружилась.

Фролло взволнованно комкал ткань сутаны, впиваясь в нее ногтями. Келья была явно не предназначена для танцев, тем более для танцев язычницы, пусть та и хотела вступить на путь истинный. Но сейчас священника это ничуть не волновало. Его взгляд неотрывно следил за изящными движениями смуглых ручек девушки, за тем, как она замысловато вертела свой новый платок. Она то вставала на носочки, то босыми ступнями скользила по полу кельи, и бедра ее двигались в такт напеваемой песни на испанском. Безусловно, на площади это выглядело бы в несколько раз прекраснее и заманчивее, нежели в тесной комнате; но одна лишь мысль, что Эсмеральда танцует только для него, что лишь для него одного она исполняет свой танец, заставляющий всю его сущность сгорать от непреодолимого желания, позволяет Клоду забыть обо всем. Он стоит на коленях, прижавшись лицом к двери и вглядываясь в замочную скважину, до боли кусает губы, чтобы ни один стон не сорвался с них.

Цыганка танцует почти на месте, но ее живое, гибкое тело плавно изгибается, будто тростинка на ветру, создавая иллюзию движения, а ее счастливые, чуть прикрытые глаза смотрят куда-то в пустоту. Ей чудится, будто бы Феб стоит сейчас перед ней, глядит на нее и восхищается.

«Ах, мой Феб, я все сделаю для тебя», — она продолжала свою песню, мечтая о том, что скоро она станет женой капитана, настоящей дворянкой.

Сердце священника разрывается от сладостных образов, создаваемых в эти мгновения воображением, а сам он полностью отдается наблюдениям, не замечая ничего вокруг. Пальцы почти рвут сутану — так безумно желание, так сильна эта мука, от которой хочется выть, подобно зверю.

Фролло не смел оторвать взор от танцующей смуглянки, и реальность сливалась у него с видениями воедино, он замер, околдованный ее чарами.

Внезапно что-то холодное прикоснулось к плечу архидьякона.

========== Глава 4 ==========

Священник задохнулся от ужаса, вздрогнул всем телом, и хотел было повернуться, отпрянуть от двери, к которой он, казалось, прирос. Удары сердца отдавались гулом в ушах, а ноги не слушались совершенно.

«Это кара, кара, несчастный грешник», — мелькнуло в его мыслях.

И все же, за те минуты прекрасного танца, он готов был принять любое наказание, подвергнуться любой пытке, лишь бы еще раз, хоть на мгновение увидеть то, что узрел он ранее.

— Мой достопочтенный браатец, не будешь ли ты так добр ко мне, — радостно произнес наклонившийся Жеан, растягивая слова и улыбаясь развернувшемуся Клоду. Тот, побледневший от страха, не сразу узнавший в нарисованных воображением очертаниях палача, того, кто стоит перед ним, дрожащими руками тут же схватил брата за шиворот. Жеана несколько забавляло состояние архидьякона — как было заметно, школяр застал его за каким-то очень уж интересным занятием. Что же разглядывал этот старый филин с таким вниманием? Уж ни преисподняя ли разверзлась в его келье, раз таким неистовым огнем сверкали его глаза? Интерес охватил Мельника, и тот решил во что бы то ни стало заглянуть в помещение, дабы убедиться в своих доводах или взглянуть, что там.

Однако священник не позволил ему этого сделать, наконец, овладев собой и разжав пальцы, он поднялся и прислонился спиной к двери.