Et ce sera mon paradis (СИ)

Фролло привык к ее отказам, ей были неприятны его прикосновения, и он старался не позволять себе никаких вольностей. Он отворачивался всякий раз, когда она улыбалась или смеялась, ведь он знал, что всё то счастье, сияющее в её глазах, не принадлежало ему. Она думала о Фебе. Он не разрешал себе коснуться даже её плечика, когда они, склонившись над книгой или растением, были поглощены наукой. Пусть, она была так близко, что он чувствовал тепло её тела, пусть. Минутное наслаждение не стоит отвращения, которым загорятся её глаза, не стоит той обжигающей пощечины, последовавшей бы за невинным прикосновением.

Всё это время он был убежден, что даже если будет умирать самой мучительной смертью, цыганка не подойдет, не покажет и подобия жалости, не подарит прощального поцелуя. Безумец. Ему бы хватило и легкого касания её волос к лицу, тени цветочного благоухания, запечатлевшегося на его коже.

Но там, среди смрада парижских улиц, копошащихся в отбросах крыс, Эсмеральда одной рваной лентой оборвала подол своего платья, чтобы перевязать ему рану. Не это ли высшее проявление любви? Мог ли он надеяться на подобное снисхождение? Не черт ли с ним шутит, испытывая его в последний раз, тем самым обрекая на вечные муки?

Фролло с тихим стоном опустился на дно лодки, предаваясь сну. Мысли усыпляли, а разум туманился от сладострастных грёз. Ему представилось, что плясунья любит его, что сейчас они с ней далеко от Парижа. Там, где трава зеленее, а небо, прекрасное голубое небо над их головами, несет в себе умиротворение… И никаких страданий, только радость.

Девушка обессиленно опустила весло, с ужасом оглянувшись: ах, как мало успели они проплыть, берег все еще близко, а в городе загораются фонари. Только переплыть, оказаться на том берегу, и они спасены, и не будет больше этого холодного страха, сковывающего руки и молящего прекратить безумную борьбу с судьбой. Они обречены.

Эсмеральда взглянула на священника, в его бледное, словно изможденное лихорадкой, лицо. Грудь его тяжело и редко вздымалась, отчего девушке казалось, что он вот-вот умрет. Она наклонилась к нему, осторожно тронув за плечо.

Он вздрогнул и открыл глаза, подумав, что она хочет сбросить его с лодки, как отягощающий груз. Архидьякон предпринял попытку подняться, но тело его вновь оказалось на дне лодки. Безумное желание жить загорелось в нем, и он готов был убедить Эсмеральду, что он еще нужен ей, что он способен бороться. Но тщетно: он не мог произнести ни слова, мысли путались и переплетались, словно охапка перепутанных ниток, не имеющая ни начала, ни конца. Он был обречен. Спасая его, девушка подвергала себя неимоверной опасности. Цыганка склонилась над ним, чуть отодвинув черную накидку. Ткань платья, покрывающая рану, была пропитана кровью, сутана прилипла к телу. Девушка провела пальчиками по его груди, там, где она не была разрезана мечом, чтобы не причинять боли. Клод был слишком слаб, чтобы навредить ей, он лежал не двигаясь, чувствуя эти пальцы и наслаждаясь мгновениями. Быть может, последними мгновениями его жизни. Ему так хотелось прижаться губами к этим дрожащим от волнения пальчикам, поцеловать склонившееся над ним ее личико, дотронуться до локонов, упавших ему на грудь, но он не мог.

Архидьякон чуть приподнял свою руку и коснулся ладони цыганки. Девушка замерла, но руки не отдернула. Его холодные пальцы слегка сжали ее ладонь, прислонив к груди.

Она совершенно не знала, чем помочь ему, лишь тихо шептала слова молитвы, которой он научил ее. Вот так её мечты рухнули в один миг, человек, который учил ее всему, и, кажется, любил безумно, мог умереть сейчас у нее на руках, как умер тот, кого она любила.

— Что я могу сделать? — тихо произнесла она. Клод удивился ее вопросу.

— Только молиться. Мы бессильны перед судьбой.

— Не говорите так, — страх овладевал несчастной. — Помните: «Туда, где земля зеленее, небо голубее…»? Ах, как я хочу попасть туда. Но без вас это невозможно.

Его дыхание ослабло, он мог потерять сознание в любой момент. Лишь её речь держала его в сознании. Эти слова, неужели она помнила всё, что он сказал ей? Она согласна? Согласна остаться с ним?

***

Лодка прибилась к берегу. Девушка сидела на дне лодки, опустив ладони на колени и смотря в умиротворенное лицо священника. Лунный свет касался его скул, подчеркивая их выраженность, ложился на губы, чуть приоткрытые в полустоне. Теперь он был ей совершенно не страшен. Сейчас, когда он не предпринимал попыток накинуться на нее, не угрожал ей, не вел себя непредсказуемо, а взор не горел необузданной страстью, она действительно испытывала к нему жалость, искреннюю жалость. Но не более.

Ах, а Феб, он остался там, в Париже. Он оказался пустым и совершенно неинтересным человеком. Он никогда не любил её.

«О, быть священником и любить девушку, а в ответ слышать лишь ненавистное имя».